Страх любви

де Ренье Анри

— Знаете, Марсель, тот дурной поступок, о котором я говорила вам в тот день, на лугу, я его скоро сделаю… Ведь вы обещали, несмотря ни на что, сохранить вашу дружбу ко мне…

Она протянула чемодан молодому человеку, который стал ногой на подножку.

— Идите сдавать ваш багаж… Я не хочу заходить внутрь.

И став вдруг серьезной, она добавила вполголоса:

— Я была бы способна сесть также в поезд!

Она смотрела на него. Мех, охватывая ее шею, закрывал нижнюю часть лица. Марсель стоял перед нею; тяжелый чемодан оттягивал ему руку и заставлял его склоняться. Вид у него был слабый и жалкий. В ее глазах мелькнуло выражение участия и вместе с тем иронии:

— Бедный мой Марсель, успокойтесь! Что бы вы стали делать со мной?

Она распахнула

мех. Она была прекрасна — сильная, созданная для жизни, между тем как он… Он опустил голову.

— Ну, прощайте, мой бедный друг. Я очень хотела бы поцеловать вас, но что скажет начальник станции?..

IX

Марсель Ренодье одним пальцем перелистывал толстую книгу, лежавшую на перилах набережной Малакэ. Страницы с сухим шелестом переворачивались под его большим пальцем и одна за другой проходили перед его глазами. Но палец Марселя постепенно коченел. Было холодно. Стоял конец ноября. Резкий ветер дул с солнечного неба, которое своим слегка затуманенным светом возвещало близость парижской зимы.

Марсель Ренодье опустил одну руку в карман; другой он продолжал перелистывать книгу. Но если бы букинист, бродивший за его спиной, спросил его о заглавии сочинения, или о чем оно трактовало, Марсель не знал бы, что ему ответить, так как взгляд его был рассеян и мысли блуждали. За парапетом виднелась Сена, по которой навстречу друг другу бежали пароходики. У шлюза Монэ свистел буксирный пароход. На противоположном берегу, видневшемся сквозь голые деревья, высилась сероватая громада старого Лувра.

Марсель вспомнил, что он хотел зайти в музей, но найдя его закрытым, так как дело было в понедельник, он продолжал свою прогулку по мосту Искусств. Вот почему, праздный и не имея перед собой цели, он стоял перед этим фолиантом, потертый и пыльный переплет которого он держал еще в руке. Машинально приподнял он верхнюю крышку, которую перед тем только что захлопнул. Заглавие, начертанное великолепными черными и красными буквами поверх роскошной марки издательства и расположенное в виде надписи или эпитафии, обозначало какой-то труд по медицине XVII века.

Разве не была поучительна эта древняя книга, заброшенная на ветру, на этих перилах? Старинный трактат, содержавший, наверное, результаты долгих исканий, плод труда целой жизни! Автор его некогда портил себе глаза, утомлял пальцы, чтобы оставить потомству этот памятник своих знаний. Быть может, даже в силу этого стремления он заслужил некогда уважение своих современников. Его предписания передавались из уст в уста, открытая им истина стала общею истиною, потом были высказаны и утвердились другие мнения, а его теории превратились в нечто нелепое, смешное, шутовское, способное своею глупостью позабавить самого невежественного из современных коновалов.

Таковы комичные результаты человеческих усилий. Эта забракованная книга служила печальным тому доказательством. Печальная улыбка скользнула на губах Марселя Ренодье: отец его, как всегда, был прав… Воспоминание об отце омрачило его, и он сгорбился, словно под внезапной тяжестью. Он зябко приподнял воротник пальто и продолжал путь. Беспокойство, острое и неопределенное, томило его. Его угнетали не только горе и ощущение тщеты жизни: к этим тяжелым ношам он стал уже привыкать. Он чувствовал, что его печаль имеет другую причину, неясную и возвышенную, в которой он сам не хотел себе признаться, и он нервно ускорял шаги.

Вдруг он почти остановился. Он снова подошел к перилам. Вода текла, неторопливая и бледная. Он смотрел на нее, не видя. Он видел церковь, освещенную и полную народа. Орган гудел; швейцар стучал по плитам своей алебардой. Двигалось шествие, м-ль Руасси под руку с г-ном де Валантоном. Бракосочетание их происходило сегодня в церкви Сен-Луи д'Антен. Сегодня был понедельник, понедельник 29-го ноября. Он вдруг отошел от парапета. Ветер леденил ему лицо. Марсель повернул обратно, желая избежать северного ветра, и зашагал снова. Г-н Руасси написал ему в начале октября, извещая его об этом событии и извиняясь в том, что не

мог заехать сообщить о нем лично, но в подобных случаях бывает так много беготни и забот! Марсель Ренодье лишь вполовину удивился этому событию. Некоторые фразы г-на Руасси и его дочери подготовили его к нему. Жюльетта сначала колебалась, но в конце концов согласилась. Г-н де Валантон был стар, но богат, и его состояние обеспечивало м-ль Руасси тот образ жизни, к которому она стремилась. Г-н де Валантон мог быть, несмотря на свои годы, еще приятным спутником. Его элегантная старость могла нравиться. Без сомнения, Жюльетта не любила его, но взамен любви она получала роскошь и все удовольствия широкой и веселой жизни. Что касается г-на де Валантона, то он поступал, как эпикуреец: Жюльетта своим свежим лицом украсит последние годы мужа, оживит его домашний очаг своей нарядной грацией. Оба, по всей вероятности, были согласны относительно того, чего им ожидать друг от друга. И Жюльетта Руасси согласилась стать г-жою де Валантон. Тем не менее в ней все же происходила борьба между выгодой и чем-то иным… В этом месте своих размышлений Марсель Ренодье останавливался, но образы заменяли собою его мысли. Он припоминал Жюльетту, лежавшую в траве, на берегу канала, он припоминал ее в коляске, когда она отвозила его на станцию. Разве не видно было, что она хваталась за последнюю надежду, чтобы спастись от самой себя, что она умоляла о помощи, просила пожалеть ее юность? Ах, как она была прекрасна!.. И Марсель Ренодье снова видел перед окном своей комнаты в Онэ корзинку с фруктами, протянутую ему, в потоке солнечных лучей, на конце колеблющейся жерди. О, эти летние плоды в утреннем сиянии солнца… Но он не сумел насладиться ими, и Жюльетта была права, когда бросила в него косточкой от персика, сопровождая ее насмешливым хохотом!..

Он перешел через улицу и теперь шагал вдоль лавок антиквариев и продавцов гравюр, думая о м-ль Руасси и г-не де Валантоне. А этот Бернар д'Аржимель!.. Его положение вследствие этого брака становилось щекотливым. Его правам преднамеченного наследника был нанесен удар. М-ль Руасси, ставшей г-жою де Валантон, придется считаться с г-ном д'Аржимелем, и их отношения при всей учтивости рисковали оказаться не особенно сердечными… Марселю эта мысль доставила легкое удовольствие. Г-н д'Аржимель внушал ему инстинктивную антипатию.

Марсель Ренодье остановился перед выставкой продавца древностей. Он увидел себя в старинном зеркале. Каков мог быть собою этот г-н д'Аржимель? Был он безобразен? Или красив? Марсель взглянул на себя. Усы у него были черные, тонкие, а в его темных глазах светилась кротость. Он походил на отца.

Траур, который он носил, послужил ему предлогом, чтобы не присутствовать на сегодняшней церемонии. В письме к г-ну Руасси, объясняя причину своего отсутствия, он просил передать поздравления и наилучшие пожелания Жюльетте и г-ну де Валантону. К письму был приложен подарок для м-ль Руасси: офорт Сириля Бютелэ, изображающий вид Zattere в Венеции. Это была редкая вещица. Он сам лично отнес ее в гостиницу Риволи, которою было помечено последнее письмо г-на Руасси, но г-н Руасси жил на улице Матюрен, у г-на де Валантона. Он отправился туда. Огромный двор и внушительные размеры здания поразили его, и, передавая пакет швейцару, он осмотрел фасад дома. Здесь будет отныне жить Жюльетта Руасси…

Сюда вернулась она сегодня из церкви. Ее белое платье скользнуло по толстому ковру подъезда. Она отвечала на поздравления, улыбаясь и стоя на пороге этой новой жизни, роскоши и удовольствий которой она захотела. Вдруг Марсель Ренодье вспомнил маленькую вакханку Клодиона, о которой упомянул г-н де Валантон однажды вечером в Онэ и которая, по его словам, походила на м-ль Руасси. Не так ли, вроде изящной вещицы, ввел он в свой дом и эту молодую женщину, как живую статуэтку, чьи нежные плечи и стройную шею он, забавляясь, будет украшать драгоценностями? И Марсель закрыл глаза перед этим видением, которое давало ему почувствовать все его одиночество и покинутость. Открыв глаза снова, он увидел в маленьком зеркале свое траурное платье. Отныне он всегда будет одеваться так.