Страх любви

де Ренье Анри

— Видите, дорогой мой, я снова привез в Париж Аннину, а также и Беттину. Это последняя попытка. При первой же ссоре я отсылаю их обратно в Венецию, без всяких возражений… До сих пор они довольно благоразумны. Не правда ли, Аннина?

Венецианка лукаво засмеялась, встряхнула пышными узлами прически и исчезла с легкостью птицы. На поверхности чашек сахар поднялся пузырьками, которые на темной жидкости соединились в цепи крошечных жемчужин. За оконным стеклом по сухой древесной ветке прыгала птичка. Бютелэ допил свою чашку и вынул часы. Он вздохнул.

— Ничего не поделаешь! Двадцать минут второго: надо приниматься за работу!.. Какая досада, что парижские дамы не

желают ездить в Венецию, чтобы позировать мне там… До свиданья, Марсель, до скорого свиданья!

XI

Однажды, когда Марсель Ренодье, гуляя по набережной Малакэ, остановился у выставки продавца эстампов, где он купил «Даму с Розой», чья-то рука коснулась его плеча.

Он обернулся.

Антуан Фремо улыбнулся ему своими слишком красными губами, чересчур подведенными глазами и всем своим женственным обликом. Марсель не видел его со дня смерти г-на Ренодье. Фремо написал ему два или три письма из Италии, полных намеков на его страсть к красавице графине Кантарини. Марсель испытывал к Антуану Фремо легкое любопытство, какое часто вызывает тот, кого только что страстно любили: ему пришлось разочароваться.

Антуан Фремо ничуть не изменился. Его хрупкое тело было заключено в широкую меховую шубу, из-под которой виднелись только руки в перчатках и тонкое бритое лицо с томным взором. Он говорил все тем же голосом, тихим, вкрадчивым, жеманным, но еще более глухим, чем прежде. Его вид, небрежный и презрительный, был к лицу героя необыкновенного похождения. Его большой перстень натягивал лайку перчатки.

— Ах, дорогой Марсель! Я часто вспоминал вас.

Он сказал это, словно вменял себе в особую заслугу, что отвлек на мгновение свои мысли от предмета, который был бы достоин того, чтобы поглотить их до конца, и продолжал:

— А вы, дорогой мой, что вы поделывали?

Марсель Ренодье вкратце описал свой образ жизни. Антуан Фремо слушал с соболезнованием. После минуты молчания Марсель добавил, что он часто встречался с Сирилем Бютелэ. При имени художника Антуан Фремо сделал движение.

— Но, дорогой мой, ведь это истинный варвар, Бютелэ! Вообразите себе, он принялся ремонтировать палаццо Альдрамин, несчастный! Имея его, он располагал восхитительным жилищем, дошедшим до той степени очаровательной ветхости, которой каким-то чудом достигают строения этого города, и вдруг он приказывает переделать его, он пожелал иметь лифт и центральное отопление! Он хочет жить в Венеции так, как живут в Лондоне или Париже. Повторяю вам: это — истинный варвар. Фи!

И все маленькое тонкое лицо Антуана Фремо приняло презрительное выражение; он поднял свои глаза с утомленными веками:

— Я знаю одну настоящую венецианку… я могу вам назвать ее… впрочем, я, кажется, уже называл ее в моих письмах: это — графиня Кантарини. Но она не допустила бы, чтобы к ее дворцу даже прикоснулись. Она предоставляет ему стариться, разваливаться камень за камнем, ветшать, не опасаясь за чудеса, которые он содержит, за драгоценные ковры, фамильный хрусталь, портреты ее предков-дожей, не заботясь о себе самой. Она для своей красоты не желает иной могилы, чем эта знаменитая развалина, под которою она, быть может, когда-нибудь будет погребена… Ах, дорогой мой, героическая душа в божественном теле, вот что такое графиня!

Он сладострастно закрыл глаза, словно перед слишком ослепительным видением.

— Но ваш Бютелэ, нет!.. И он не один таков. Я знаю других, которые поступили так же, как он. Они хотят жить в Венеции. Но в Венеции не живут. Там человек является лишь собственной тенью. Когда я хожу по

волшебным плитам ее улиц, я уже не чувствую своего тела. Когда я ношусь по ее водам, я — плавающий дух. Иметь собственный палаццо в Венеции, какое безумие! Ведь это значит разрушить главное очарование пленительного города! В Венеции человек обитает в своей душе, пребывает в любви, в грусти, в грезах.

Он схватил Марселя за руку.

— В Венецию, друг мой, следовало бы запретить доступ всем живым, и не только тем, которые превращают ее в обитель своей праздности и своего снобизма, но также и тем, которые там родились по воле случая. Следовало бы выгнать оттуда всю человеческую гниль, которая в ней множится, прозябает, нарушает ее тишину своим шумом, зачумляет ее своим запахом, торгует, бродит по ней, загрязняет ее своими отбросами, бесчестит ее воды и ее воздух… ах, друг мой, я желал бы видеть мою Венецию одинокою, среди разваливающихся дворцов, прибежищем грусти и наслаждения. Я желал бы, чтобы по ее каналам, затягиваемым песком, плавали пустые черные гондолы. Она была бы изъята как город запрещенный из числа реальных городов: в ней не было бы ни духовенства, ни городских властей, ни полиции, ни торговцев, ни туристов. Она была бы вычеркнута на всех картах. Она более не была бы частью какого-то королевства, но сама стала бы себе королевой, в кружевах своего мрамора, опоясанная своими каналами, в переливчатом одеянии своих лагун. Да, и тогда был бы сломан даже, в знак освобождения, тот мост, который, подобно рабской цепи, соединяет ее с землей. Она сделалась бы столицей страны Грез, кубком молчания, чашею одиночества, из которой приходили бы пить только редкие избранники!

Он оправил на себе шубу и следил, на лице Марселя, за действием своих заученных фраз.

— Порою, однако, великий поэт или чета прославленных любовников имели бы право посетить Покинутый Город. В течение целого дня, в возвышенном волнении, они исчерпывали бы ее молчаливые наслаждения. Только от них мы узнали бы, что Венеция еще существует. Поэт говорил бы нам об этом в своих песнях, любовники ездили бы туда, чтобы зачать там прекрасное дитя, в котором навсегда удержалась бы божественная душа Города. Эти избранники отныне стали бы единственными свидетелями ее запретной славы. Путешествие туда было бы высочайшею наградою, которую в этом мире могут стяжать Гений, Красота и Любовь!

Он замолчал. Марсель Ренодье сказал тихо:

— Вы несправедливы к Сирилю Бютелэ, дорогой Антуан; уверяю вас, что он также любит Венецию, хотя и по-иному, нежели вы.

Антуан Фремо улыбнулся. Он посмотрел на часы на здании Института.

— Два часа! Мой друг, я вас должен покинуть; но мы еще увидимся, не правда ли? Я, быть может, обращусь к вам с просьбою. Я думаю, что запишу некоторые из мыслей, которые только что высказал вам… О, маленькая книжечка в несколько страниц… Я пришлю вам мой новый адрес… Да, я расстался со своей квартирой на Берлинской улице. Я снял в Отейле маленький домик. Сейчас я занят тем, что обставляю его на венецианский лад… А пока… до свиданья… до скорого свиданья!

И жестом руки, обтянутой перчаткой, удаляясь, он послал Марселю покровительственное и дружеское приветствие.

XII

— Итак, вашему другу хотелось бы получить от меня рисунок, чтобы поместить его в начале сочиняемого им словоизвержения о Венеции?.. Хорошо, он получит этот рисунок, так как, по-видимому, это доставит вам удовольствие, Марсель… А теперь взгляните на это!

Сириль Бютелэ указал Марселю Ренодье на рисунки, разложенные на столе. Марсель подошел.