Страх любви
Шрифт:
Мысль об этом взволновала его. Если он никогда не был любим, то все же помнил некоторые минуты чувственных забав. Ему припоминались отдельные мгновения из его молодости. Подобно всем молодым людям, из любопытства он отведал тела женщины. Он требовал от него лишь более или менее приятного удовлетворения инстинкта. Эти мимолетные приключения оставляли в его памяти лишь беглые и грубые образы. Он никогда не испытывал чрез женщину того, что должен был испытать Фремо благодаря своей гостье, приносившей тайну, нежность и страсть в это убежище любви, созданное для ее забав.
Вдруг он провел горячей рукой по влажному лбу. Почему замешкался он здесь, подобно незваному гостю? Чего он ждет? На что он надеется? С утра у него было ощущение лихорадки. Тяжелые
Он не видел ее со дня их прогулки в Булонском лесу, а сегодня утром он получил от нее записку, дружескую и несколько грустную. Она жаловалась на то, что он не сдержал своего обещания навестить ее, и сообщала ему, что, чувствуя себя не вполне здоровой, она целый день будет дома, что дверь ее будет закрыта для гостей и что она будет одна… Он уклонился от приглашения под предлогом неотложной поездки… Ей, наверное, уже подали его телеграмму; она уже не ждет его, а меж тем в эту минуту он мог бы быть у нее!
И сразу при этой мысли его охватило безумное желание видеть ее. Оно было так сильно, так бурно, что ему почти показалось, что она здесь, подле него. Она смотрела на него, в том же платье, как в последний раз, в том же ожерелье, жемчужины которого нежно обвивали ее шею… То была, в самом деле, она; и он продолжал смотреть пристально на маленький пузатый столик красного лака, где золоченые цветы соединялись в медальоны вокруг маскарадных фигурок, но та, кого он видел, была она, она, она! Сняв перчатки, она грациозным движением рук снимала шляпу и бросала ее на кровать. Теперь она расстегивала крючки своего корсажа и пряжку своего пояса. Жемчужины блестели ярче на ее обнаженной шее. Подобно им, плечи и грудь ее отливали перламутром… Он следил за каждым ее движением и дрожал от страха и вожделения, от желания охватить ее руками и обнять ее, нагую, свежую, белую, на этой широкой кровати, в этом уединенном домике, где все дышало молчаньем, тенью и любовью!
Изнемогая, он все еще стоял, как бы зачарованный этим видением. Снова провел рукой по лбу, влажному от пота. Что это, галлюцинация или безумие? Почему распоряжается он так этой молодой женщиной? По какому праву раздевает он ее образ? У него было ощущение, словно он совершил нескромность и грубость. Жюльетта де Валантон никогда не высказывала ему ничего, кроме дружбы, участия и симпатии… Правда, г-н Руасси в тот вечер в саду Онэ на что-то ему намекал! Но Жюльетта всегда была для него лишь товарищем детства, вновь обретенным в минуту испытания и облегчившим его горе… Правда, на лугу, близ канала, в летний день она говорила с ним свободно и интимно; правда, она увезла его в Булонский лес в своей коляске! Она в тот день, по всей вероятности, располагала временем, не зная, чем его заполнить! Но никогда не подавала она ему вида, что любит его!.. Любить его! Но что мог он внести в жизнь этой богатой и изящной молодой женщины? Что стала бы она делать с человеком, как он, угрюмым, разочарованным, лишенным вкуса к жизни, чуждым тому обществу, в котором жила она? И даже если бы, утомленная роскошью и пустотою, она и жаждала занятной интриги или опасной страсти, то она обратилась бы уже, конечно, не к Марселю Ренодье! Он — любовник, какое безумие! Любить и быть любимым суждено не ему, а другим!..
Он опустил в карман связку писем: пальцы его дрогнули от прикосновения к шелковому шнурку, которым они были перевязаны. Замок красного столика скрипнул. Марсель в последний раз оглядел все вокруг: смутная печаль охватила его. Эта кровать, манившая к долгим объятиям, эти хрустальные светильники, словно созданные для того, чтобы освещать бессонные, страстные ночи, этот пузатый столик, хранящий любовные тайны, на котором среди золотых цветочков резвились крошечные герои Комедии Чувства и Наслаждения, — к чему все это, и к чему сама Любовь! Зачем давать себя увлечь ее обманчивой иллюзии, ее лживому обаянию? Напрасно является она к нам под покровом красоты; ее улыбка — не что иное, как маска, которая спадает и из-за которой видно ее страдальческое лицо, трагическое и жестокое. Нет, он не рискнет ради подобного приключения своим жалким покоем и своим убогим одиночеством. И ему захотелось скорее уйти из этой коварной комнаты, вернуться домой, отделаться от этих писем, которые жгли ему руки. Его бедное жилище, со скорбями и смертью в прошлом, по крайней мере, защитит его от этих грез, которые волнуют ум и заставляют биться сердце, а на стене он там увидит суровое лицо отца, чьи глаза, за отсутствием голоса, повторят ему жестокий урок страха и недоверия к жизни и любви, грустным и горестным воплощением которого казалась «Дама с Розой», в раме черного дерева и с колючим цветком в руке.
XV
— Сударь, вас спрашивает дама.
И старая Эрнестина прислонилась спиной к двери, которую она притворила за собой, словно чтобы помешать незваной гостье проникнуть в гостиную. Марсель Ренодье быстро встал и бросил на стол книгу, которую читал.
— Дама? Попросите ее войти, Эрнестина!
Старуха перестала защищать дверь.
— Это я, Марсель. Я вам не мешаю?
К нему навстречу шла г-жа де Валантон. Ее платье из легкого батиста, с широкими развевающимися рукавами, слегка открывавшими голые руки, обнажало шею, на которой блестели крупные жемчужины, ровные и частые. Шляпа, убранная розами, оттеняла нижнюю часть лица. Она протянула молодому человеку руку.
— Почему у вас такой удивленный вид? Если вы не хотите прийти ко мне, я пришла к вам… и вот я здесь!.. Надеюсь, вам не надо сейчас уходить? По какому-нибудь из ваших неотложных дел?
Марсель предложил ей кресло. Она медленно сняла перчатки. Минута прошла в молчании. Марсель Ренодье казался смущенным и натянутым. Она улыбалась, трогая два ключа, большой и маленький, лежавшие на столе у нее под рукой. Марсель Ренодье глядел на нее. Она была совершенно такая, какой он так лихорадочно представлял ее себе в тот день, в опустелом жилище Антуана Фремо. Он видел, как эти руки снимали тогда эту шляпу с цветами. Эта обнаженная шея переходила в грудь, перламутровой белизны которой он мысленно жаждал. А сейчас, когда сама Жюльетта была перед ним, он смотрел на нее холодно и почти равнодушно. Она казалась ему далекой и нереальной до такой степени, что голос молодой женщины заставил его вздрогнуть.
— Какой вы забавный, мой милый Марсель! Это все, что вы находите сказать мне?.. Положительно, вы могли бы дать мне повод подумать, что я вам надоедаю; но женщины, к счастью, тщеславны!
Она засмеялась. Ключи, которые она перебирала, зазвенели. Он сделал движение протеста против того, что она сказала. Она продолжала:
— И вдобавок еще любопытны!.. Ну, что ж, тем хуже! Когда я думаю о людях, мне чего-то недостает, если я не знаю, где они живут и как они живут… У вас здесь хорошо, Марсель… Но в такую жару зачем запираете вы окна? Они выходят в сад Пале-Рояля, не так ли?
Она встала и подошла к окну. Внизу под ясным небом расстилался сад, окруженный рамкою аркад, с его лужайками и рядами грабин. Среди бассейна сверкал водопад. Бегали дети. Сквозь оконные стекла, мешавшие слышать их голоса, они походили на автоматов, движения которых казались непонятными. Г-жа де Валантон сказала об этом Марселю.
— Как смешно! Можно подумать, что мы все такие, отделенные друг от друга чем-то прозрачным. Мы видим поступки, но не понимаем друг друга.
С минуту она думала. Голубь, прилетевший из сада, задел окно своим тяжелым крылом. Она добавила: