Страх любви

де Ренье Анри

Марсель почувствовал себя лучше: мысль пройтись пешком не была ему неприятна. В конце аллеи он снова выйдет к лагуне на пристань. Vaporetto [26] отвезет его в Венецию. Он любил эти возвращения в город, в роскошном и благородном освещении заходящего солнца. С тех пор как он жил в Венеции, он более чем когда-либо наслаждался красотою окружающего. Ежедневное влияние Бютелэ, несомненно, содействовало пробуждению в нем чувства живописного. Он вообще замечал, что общество художника было для него благотворно. Он был менее несчастлив с тех пор, как жил в палаццо Альдрамин. Разумеется, взгляд его на жизнь не изменился. Что жизнь дурна и тщетна — эта уверенность была в нем тверда и непоколебима; он считал, что достаточно проверил на своем жизненном опыте эту истину, чтобы быть в ней лично убежденным, но это пессимистическое воззрение словно оцепенело, заснуло в нем. Если оно запрещало ему обольщаться надеждами,

то все же позволяло ему мирно погружаться в какое-то пассивное, бездейственное отречение. Чтобы дойти до этого состояния, ему пришлось страдать, рвать узы, связывающие нас с жаждою счастья, но теперь разрыв стал окончательным…

26

Пароходик. (Прим. перев.)

Меж тем vaporetto, на котором он ехал, приближался к стрелке Джардино. Великолепная Венеция вставала из вод, позлащенных солнцем, и медленно вырастала на светлом небе, словно еще слабая и влажная от своего погружения в морскую стихию. Марсель Ренодье смотрел. Направо, вблизи, деревья сада сливали в массы свою зелень. Налево церковь Джорджо Маджоре круглила свой купол и высила свою красную колокольню. Прямо против него расстилался город, в уровень с водою. Розовая стена Дворца дожей казалась шелковой дымкой. Две порфировые колонны Пьяцетты [27] поднимались внезапным и уверенным взмахом. Далее фасады домов наклонялись у входа в Большой канал, а в воздухе золотая статуя Фортуны на башне Догана ди Маре [28] блестела, крылатая и переменчивая, и так сверкала, словно сейчас должна была запылать.

27

Пьяцетта — площадь в центре Венеции. Установленные на площади колонныиз гранитных монолитов были привезены из Египта в 1127 г. и увенчаны статуями льва — символа Венеции — и Св. Федора на драконе.

28

Здание Таможни. (Прим. перев.)

Пароходик подходил к мосткам набережной. Марсель Ренодье сошел на землю. На Соломенном мосту стояла группа туристов: две молодые женщины в скромных туалетах и двое хорошо одетых господ. Облокотясь о перила, один из них обнимал рукой стан одной из женщин. Она была белокура и хороша собой. На шее у нее было одно из тех дешевых жемчужных ожерелий, которые продают ювелиры Прокураций [29] . Внезапно Марсель припомнил другие жемчуга, более круглые, более частые, украшавшие другую шею… Как это было давно, далеко, покончено, забыто! Где теперь Жюльетта де Валантон?.. Иностранцы, направлявшиеся к Пьяцетте, обогнали его; Марсель опустил голову. Перед ним тяжело взлетели два голубя. Сделав несколько кругов, они сели на одного из бронзовых коней галереи Сан-Марко.

29

Прокурации — дворцы на площади Сан-Марко в Венеции.

Марсель Ренодье перешел площадь вдоль. Он зашагал по извилистым улицам. Дойдя до Кампо Сан-Зобениго, он обогнул угол calle. У traghetto [30] ожидали гондолы. Одна из них была уже наполовину полна. Марсель сел на кожаную скамью. Вода Большого канала, золотистая и переливчатая, блестела между фасадами домов, покрытыми орнаментами. Дома на противоположном берегу были уже в тени. Гондола вошла в их прохладу. Шаги Марселя раздались по темным плитам узенькой calle Сан-Грегорио. Он прошел по ней, пересек Кампьелло Барбаро, достиг Сан-Тровазо и вошел в палаццо Альдрамин через калитку, которую на его звонок пришел отворить Карло, подпоясанный фартуком, с шумовкой в руке; лицо его было выпачкано мукой от пирожных, которые он готовил на кухне, откуда доносился смех Беттины и Аннины, воспользовавшихся, вероятно, отсутствием главного мастера, чтобы отведать приготовленного теста и украсть у него сахару.

30

Переход. (Прим. перев.)

VI

— Кто это такая — графиня Кантарини? — спросил Марсель Ренодье Сириля Бютелэ.

Они сидели за обеденным столом. Марсель ничего не ел. Уже несколько дней лихорадка не покидала его, и он страдал еще от тупой боли в правом бедре. Он ничего не сказал Бютелэ о своем состоянии, не желая его беспокоить; к вечеру появилась боль в боку. Лицо у него горело, и он тяжело дышал. Сириль Бютелэ воткнул вилку в одну из жареных

рыбок, корчившихся на его тарелке.

— Графиня Кантарини?.. Это одна из здешних красавиц. Она живет в палаццо Альбарелли, близ Санта-Мария-Формоза… Она временами живет также в Риме и в Париже. Вы с ней когда-нибудь встречались?

Марсель с усилием вдохнул воздух.

— Нет, но мой приятель Фремо много говорил мне о ней.

Сириль Бютелэ рассмеялся:

— Он, вероятно, намекал вам на то, что она его любовница?

Марсель Ренодье утвердительно кивнул головой. Бютелэ продолжал:

— Графиня Кантарини… Но у нее никогда не было любовников!.. Почитателей, да, их было без числа. Все знатные иностранцы, жившие здесь за последние пятнадцать лет, были влюблены в нее, но ни один из них ничего не добился! Она безупречна! Она воплощает в собственных глазах красоту Венеции, и это своего рода служение, которое она отправляет с гордостью, обязанность священная, гражданская, муниципальная, выполняемая ею ревностно. Она — гордость Венеции, наряду с Дворцом дожей или Салюте… Обладать графиней Кантарини, да ведь это все равно, как если бы вы захотели нанять церковь Мираколы! Ваш приятель — забавный шутник, Марсель!

Он остановился на минуту и снова продолжал:

— Она очень хороша собой, и у нее, должно быть, изумительное тело. Стоит на нее посмотреть при выходе из театра Ла Фениче, после парадного представления… Вам знакомо это место, не правда ли? Портал с колоннами, лестница над водой. Итак, вообразите себе все гондолы, которые ожидают там, прижавшись одна к другой, в bacino [31] и в соседних каналах, немые и уснувшие, каждая со своим фонарем, который отражается на поверхности rio. Вдруг появляются мужчины во фраках, дамы в бальных туалетах, и внезапно на гондолах начинают двигаться тени. Гондольеры передают друг другу имена, выкликаемые у выхода. Вызванные гондолы подплывают, и каждая увозит свою таинственную пару. Тут-то и можно видеть, дорогой мой, триумф Кантарини; она стоит, одетая в платье из белой парчи, излюбленной ею, на миг распахивая манто, чтобы показать свои перламутровые плечи, сверкающие бриллиантами, поистине царственная, когда она таким образом ступает ногой в черную гондолу, которая унесет ее во мрак, по ночной волне, в закрытом ящике, словно драгоценную, таимую и роскошную вещь. Ах, что за картина для художника!.. Что такое, Симеоне?

31

Бассейн. (Прим. перев.)

Гондольер, держа в руке берет, в своем бахромчатом поясе, поклонился; Бютелэ воскликнул:

— Ах, верно!.. Я ведь и забыл, что с вечерним поездом приезжает доктор Сарьян. Я не говорил вам об этом, Марсель?.. Симеоне, будь там ровно в одиннадцать часов.

Человек поклонился. Бютелэ продолжал:

— Да, милейший Сарьян телеграфировал мне из Милана, что приедет провести несколько дней в Венеции. Он не хочет останавливаться в палаццо Альдрамин и предпочитает гостиницу. Он путешествует с маленькой подругой… Как вам нравятся эти доктора? Нам они запрещают все, а сами путешествуют с женщинами!.. Вы поедете на вокзал, Марсель?

Марсель Ренодье ответил не сразу. Он жестоко страдал. Острое лезвие вонзалось ему в бок. Он пробормотал:

— Извините меня, господин Бютелэ, мне нездоровится. Я чувствую сильную боль тут… Мне кажется, что меня слегка лихорадит, и я лучше сделаю, если лягу в постель.

Лицо Марселя Ренодье было искажено болью. Он встал из-за стола.

— В таком случае, друг мой, идите отдыхать… Позвоните, если вам что-нибудь понадобится… хотите, я провожу вас? Нет?

Марсель Ренодье протянул художнику свою горячую руку. Бютелэ проводил его взглядом. Посреди столовой Марсель пошатнулся, как пьяный.

Когда он вышел, Бютелэ и Карло переглянулись. Физиономия у итальянца скорчилась в многозначительную гримасу. Художник выбрал плод из вазы, поданной ему Карло, и пробормотал сквозь зубы:

— Гм, гм! Боюсь, что Сарьян не окажется здесь лишним!..

Позади него Карло приподнял брови, а углы его рта опустились вниз, с выражением презрения и жалости.

VII

— Осторожнее, доктор!

Доктор Сарьян и Сириль Бютелэ остановились на предпоследней ступеньке лестницы. Перед ними прихожая палаццо Альдрамин вместо каменных плит являла собою водяную поверхность, которая переливалась и тихо плескалась. Вода из канала в этот день большого прилива запросто вошла в дом. Карло, подвернув брюки, устраивал с помощью досок, которые он укладывал на опрокинутые горшки с землею, род дорожки, которая позволяла добраться до гондолы, видневшейся в отверстие двери и колыхавшейся между pali [32] . Доктор Сарьян рассмеялся.

32

Сваи (Прим. перев.)