Страх любви
Шрифт:
Обе девушки захлопали в ладоши. Волосы Аннины распустились. Бютелэ коснулся плеча Марселя Ренодье.
— Ну, Марсель, решайтесь, поедемте со мной; вы будете присутствовать при моем воздушном торжестве… Вот еще упрямец!
Марсель колебался. Отъезд Сириля Бютелэ смущал его. Когда тот уедет, какое для него настанет одиночество! Какая печаль! Он чувствовал себя слабым, усталым, выбившимся из сил! Ему пришли на ум предостережения доктора Сарьяна. Бютелэ настаивал:
— Итак, Марсель, решено, я забираю вас с собой?
Марсель Ренодье что-то пробормотал. При его безвольном состоянии принятие решения вызывало в нем невыразимую усталость. Он кончил тем, что тихо ответил:
— Да, благодарю вас, господин Бютелэ. Я постараюсь
Слезы выступили у него на глазах. Бютелэ протянул ему руку:
— Глупенький вы, мой бедный Марсель, глупенький!
И, пока они оба смотрели молча друг на друга, Аннина и Беттина, за спиной Марселя, строили ему рожки, чтобы охранить себя от дурного глаза.
IV
В темноте экспресс замедлил ход и засвистел. Марсель Ренодье наклонился к стеклу дверцы. Под тусклым небом расстилалась плоская равнина, однообразная и низкая; на ней смутно блестели лужи воды. Вагон катился по гулкому мосту. Мало-помалу зеркальные кусочки становились все многочисленнее, увеличивались, сливались между собой. Вода постепенно сменяла собой землю и тянулась, безграничная. Печальной, ровной и молчаливой была эта пустынная лагуна, над которой мост своими арками поддерживал медленно шедший поезд. Господин, дремавший в углу купе, снял фуражку и спустил с сетки свой чемодан. Видимо, подъезжали.
А между тем виднелось все то же темное пространство, под тем же тусклым небом. Наконец на уровне воды показались огни. Локомотив свистнул несколько раз. Стекла вокзала вдруг закрыли собою небо. Захлопали дверцы, шаги зазвучали по асфальту платформы. Раздались голоса. Стоя на подножке, Марсель узнал Сириля Бютелэ, который приветствовал его.
Они обменялись несколькими краткими фразами, по дороге к выходу. Вокзальный служащий взял билет у путешественника и поклонился художнику. Вдруг свежий ветерок повеял в лицо Марселю. Плита звякнула под его ногой. Взор его различил купол, потом еще купол и четырехугольную башню кампанилы. Он опустил глаза. Темная вода, в которой отражались огни, плескалась у мокрых ступенек. На воде, как черные веретена, скользили длинные гондолы с серебряными носами. На них двигались силуэты людей. Голоса перекликались, четкие и как бы далекие. Марсель медленно вздохнул: он ощущал своеобразный запах, смесь рассола, тины и сырости. Бютелэ сказал:
— Ну, надо поторопиться. Вечер не слишком теплый.
Марсель Ренодье снова взглянул на купол, который спокойно и важно круглился под покровом ночи, и сошел по ступенькам. Было скользко. Он почувствовал под ногой сукно ковра. Его рука встретила чей-то рукав. Он увидел худое и загорелое лицо, которое ему улыбалось. Мужчина, держа берет в руке, покачивал фонарем. Марсель отступил на несколько шагов назад и очутился сидящим на подушках широкого кожаного дивана. Бютелэ сидел рядом с ним. Над ними felze [22] вышла свою выпуклую крышу черного сукна. Гондола качнулась. Марсель в стеклянную дверцу felze следил за движениями переднего гондольера. Иногда тот прекращал грести и подымал свое весло наподобие погремушки арлекина; затем предоставлял ему падать и тащиться по воде. Порою он издавал крик, негромкий и хриплый. Порою гондола задевала другую; затем последовали — набережная, которую она обогнула, кривая арка моста, молчание пустынного rio [23] .
22
Каюта в венецианской гондоле. (Прим. перев.)
23
Узкий канал. (Прим. перев.)
—
Сириль Бютелэ распахнул одно из окон felze. Таинственный морской и приторный запах проник вместе со свежим воздухом, и фантастическое путешествие продолжалось, руководимое двумя тенями с движениями арлекинов, которые, проплывая мимо, рисовались вместе с тенью гондолы, при свете фонаря, на какой-нибудь освещенной стене.
— Вы приехали вовремя, милый Марсель, вы увидите прекраснейшую Венецию — весеннюю. Это не тот сезон, когда я всего больше люблю ее. Я предпочитаю ее летом, когда она сгорает от солнца, или же в конце осени, когда она вся еще красная от того костра, которым была, и только начинает охлаждаться под первым пеплом. Но все же май месяц здесь очарователен. Словом, я надеюсь, что вам здесь понравится и что палаццо Альдрамин удостоится вашего одобрения… Но вот мы и приехали.
Гондола ловко скользнула между двумя высокими пестрыми столбами. Человек с худощавым лицом открыл дверцу felze. Держа в руке шапку, он ждал.
— Я пройду вперед, Марсель.
Пошатываясь и горбясь, Марсель Ренодье снова ухватился за спасительный рукав. Нога его шагнула за борт и ступила на ковер, разостланный на ступеньках. Поднимаясь по ним, он взглянул вверх. Перпендикулярно вставал во мраке высокий фасад. У его основания огромные глыбы источенного мрамора погружались в воду. Сириль Бютелэ обернулся:
— Buona notte [24] , Giacomo! Buona notte, Simeone!
— Buona notte, signor!
Стоя на черной ладье с серебряным носом, оба гондольера кланялись. Они походили на персонажей комедии, на плясунов или акробатов, в кожаных башмаках, в бахромчатых поясах и с балансерным шестом из весел.
— Идемте, Марсель…
Решетка кованого железа, одна из створок которой была раскрыта, обрамлялась витыми колоннами входной двери. Прихожая, через которую проникали в палаццо Альдрамин, была просторна и вымощена плитами белого и зеленого мрамора. Золоченый фонарь на высоком древке освещал ее. Яркий свет электрической лампочки отражался на гладком полу и на блестящих стенах. Здесь не было никакой мебели, кроме нескольких скамей со спинками в стиле рококо и терракотовых горшков красноватых или желтых, смотря по тому, содержали ли они апельсинные или лимонные карликовые деревья, подстриженные шариками. Марселю был приятен их горький и нежный запах. Молча следовал он за Сирилем Бютелэ.
24
Покойной ночи. (Прим. перев.)
Достигнув второго этажа, на лестнице художник остановился.
— Милый Марсель! Хотите чем-нибудь подкрепиться, или же вы предпочитаете прямо лечь? Говорите откровенно… Прямо в постель, не правда ли? В таком случае пойдемте.
Он отстранил драпировку и нажал пальцем кнопку. Внезапный свет озарил длинную галерею. Вдоль стены тянулись резные кресла. Потолок с симметричными делениями выгибался сводом. Восточные ковры расстилали на полу свои прямоугольники цветной шерсти. Посредине, в оправе из темного дерева, возвышался старинный глобус. В конце галереи Сириль Бютелэ отступил, чтобы пропустить вперед Марселя:
— Вот, дорогой мой… Вы — у себя дома.
То была огромная комната, обитая старинным полотном, расписанным арабесками и раковинами. Зеркала в рамах накладной работы висели по стенам, а с потолка спускалась маленькая хрустальная люстра. В углу комод выпячивал свое брюшко красного лака с человечками в китайском стиле. Марселю Ренодье одновременно припомнились такой же комод в его комнате в Онэ, на котором гримасничали похожие фигурки, и красное бюро в домике Отейля, где Антуан Фремо хранил письма графини Кантарини. Бютелэ подошел закрыть окно.