Страх любви
Шрифт:
Вдруг он поглядел вокруг себя. Комната показалась ему бесконечной, огромной, как мир. Мозаичный pavimento нежно поблескивал в лучах света, проникавшего сквозь занавешенные тюлем окна. На стене рисунок обоев извивался во всей его изящной сложности. На столе сверкали стаканы и склянки. Все эти знакомые вещи сделались для него новыми. Казалось, они готовятся к какому-то близкому событию. Внезапно он покраснел при мысли, что в один прекрасный день, и очень близкий, он сможет встать. Как, ноги его ступят на этот пол! Он толкнет эту дверь! Он пройдет по галерее, которая тянется за нею! Он спустится по лестнице! Как, он выйдет из дома, небо над его головой будет синеть, он пройдет по улицам, он будет встречать людей! Он снова очутится на площади Сан-Марко. Он почувствует жажду; ему
Он упал на подушку и стал ждать, какое действие окажет на него эта мысль. Она не причинила ему ни радости, ни сожаления, а только тихую нежность, робкое волнение, подобное тому, какое испытывают перед чем-то неизвестным. Легкий шум заставил его вздрогнуть, и невольно он опустил веки, словно боясь чьего-нибудь нежданного появления: вошел Карло, напевая песенку, со стеблем гвоздики в зубах, цветок которой ласкал его бритый подбородок комедианта. У Карло в руках была чашка с молоком.
— Ну-ка, пейте, синьор Марчелло, и угадайте, что вы получите сегодня вечером к обеду!
Карло радостно прищелкнул языком. Его подвижное лицо приняло комическое выражение лакомки; потом, с важным видом, серьезным тоном посла, он добавил:
— Аннина и Беттина просят передать вам, сударь, их поздравления по случаю вашего выздоровления. О, они поставили не одну свечу за это время в церкви Ла Салюте… Не угодно ли вам подышать немного воздухом? Погода становится хорошей.
Марсель Ренодье, пивший молоко, остановился. В окно он видел уголок синего неба, на котором рисовался кипарис, поднимавшийся из сада. Донесся аромат цветов вместе с запахом воды. Стук деревянных сандалий раздался по плитам calle. Он принялся снова быстро пить. Молоко спускалось в его желудок прохладными глотками. Карло оперся о подоконник, и Марсель поверх чашки видел, как он делал знаки Аннине и Беттине, чьи резкие и воркующие взрывы смеха отвечали снизу на движения слуги, который бросил обеим девушкам гвоздику с изжеванным стебельком и кричал им, нагнувшись, ласковую венецианскую брань.
IX
Лежа на кушетке в галерее палаццо Альдрамин, Марсель Ренодье вынул часы и вполголоса сказал:
— Уже шесть часов!
Он опустил на мощеный пол большую папку, закрыв ее. То был любопытный венецианский переплет. Вязь из цветов украшала своей позолотой стенки черной кожи — «настоящий переплет в стиле гондолы!», как говорил, смеясь, Сириль Бютелэ, сделавший из него футляр, где он хранил собрание своих венецианских офортов. Марсель попросил у него их посмотреть. Он не выходил из дому, так как передвигался еще с трудом, а сильнейшая жара этих последних дней июля была утомительна. Марсель не проявлял, впрочем, нетерпеливого желания выйти в город. Он чувствовал себя хорошо в палаццо Альдрамин, проводя время в обществе Бютелэ, читая или погружаясь в неясные мечты. Не раз уже, как и сегодня, удивлялся он незаметному и быстрому ходу времени.
Положив часы в карман, он скрестил руки под головою. Он смотрел в угол, где на потолке, на шнурке зеленого шелка, покачивалась одна из тех клеток в китайском вкусе, с загнутой кверху крышей пагоды, в которые венецианские дамы былых времен запирали какую-нибудь редкую птицу или болтливого попугая, — и с нежностью думал о Венеции, так тонко переданной граверной иглою Сириля Бютелэ.
Она была для него таинственной незнакомкой. Какие неожиданности встретятся ему, когда он пустится странствовать по лабиринту ее узких переулков и каналов! А между тем он уже много бродил по ней в начале своего пребывания, но то, что он тогда мельком увидел, казалось ему уже забытым! Насколько она должна была быть иною под этим палящим светом, в такой день, как сегодня.
Он почти пожалел о том, что не последовал за Бютелэ, когда тот предлагал ему свезти его в гондоле в сад Энсворта, на острове Джудекка. Марсель уселся бы там в тени, пока художник прогуливался бы с г-ном Энсвортом, который хотел показать ему свои розы. Старый англичанин обладал изумительным подбором этих цветов. Вдобавок это был очаровательный человек. Поселившись много лет тому назад в Венеции, он занимал палаццо на Большом канале. Он владел также виллой
И в самом деле, к чему спешить, раз он решил более не покидать Венеции и навсегда отныне поселиться здесь? Разумеется, он не может без конца злоупотреблять гостеприимством палаццо Альдрамин, но он сумеет найти себе какой-нибудь уголок и устроиться в нем! Он сам не знал, как пришла ему в голову эта мысль, но он тотчас же сроднился с нею. Перспектива вернуться в Париж не была ему приятна. Вернуться в свое жилище близ Пале-Рояля! Эта мысль вызывала в нем смутное неудовольствие. К тому же ничто не принуждало его к этому. Он перевезет в Венецию свою обстановку с улицы Валуа, свои книги, портрет отца. Да, он когда-нибудь сделает это, конечно, не сейчас! А пока следовало разузнать относительно меблированных квартир. Карло осведомит его в случае надобности; но, в сущности, спешить нечего! И он чувствовал себя охваченным тихой ленью, легким томлением, сотканными из чувств благосостояния и нерешительности. И он лежал, задумчивый и неподвижный, глядя на восточный ковер, который расстилался у его ног и на который пустая клетка, колеблясь на зеленом шелковом шнуре, отбрасывала длинную тень, искаженную и забавную. Вдруг он вздрогнул среди своих мечтаний. Ему показалось, что тишина внезапно разбилась в осколки. Ave Maria, которую вызванивали в церквах Венеции, проникала сквозь стены и наполняла галерею своими отдаленными звуками. Старый дворец весь дрожал под напором колокольного звона. Колокола затопляли его своим воздушным гулом. Вися на колокольнях, они напоминали звучащие плоды, которые в металлическом саду сталкивал друг с другом жгучий ветер. Косточками были их языки, ударявшие в их бронзовую скорлупу, и они своим пламенным хором славили светозарный праздник лета.
Марсель Ренодье слушал с полузакрытыми глазами, как вдруг веселый голос окликнул его:
— Марсель, не хотите ли пройтись по саду? Вам надо немного размять ноги, мой друг!
Он подошел к Бютелэ, стоявшему в дверях, на пороге. Они спустились по лестнице и прошли через вестибюль.
Сад палаццо Альдрамин был квадратный. Высокий темный кипарис одиноко возвышался над красною стеною тесной ограды. Дорожки, усыпанные песком, разделяли собою цветники. Вверху небо было цвета расплавленного золота. Маленький бассейн, отражавший его в своем водном круге, казался желтой чересчур распустившейся розой. Сириль Бютелэ и Марсель Ренодье шли рядом. Колокола все еще звучали.
— Хотите, сядем под виноградными лозами, Марсель?
Беседка из виноградных лоз, удлиняясь, образовывала зеленую аллею. Посреди нее, близ родника, стекавшего в водоем с обломанными краями, была круглая площадка, где стояли стол и стулья. Перекладины, по которым вились виноградные лозы, покоились на бюстах женщин в футляре из зелени. Резные из дерева, они руками поддерживали на головах корзины, полные виноградных гроздей, к которым примешивались другие плоды.
Марсель Ренодье сел. Сириль Бютелэ, стоя возле одной из Помон, ласкал ее округлую и обнаженную грудь. Сельское изваяние, казалось, сладострастно изгибалось под этой лаской и еще с большей гордостью поднимало вверх свою аллегорическую ношу…
Колокола продолжали звонить, но мало-помалу удары их замедлились. Некоторые из них уже смолкли; последние еще упорствовали. Их удары, более редкие, дольше звучали в воздухе, потом наконец они совсем прекратились. Бронзовый воздух засыпал. Тишина вновь овладела Венецией, которая собиралась уснуть, склонив свое чело на корзину, полную созвучий, где покоились, сорванные рукою вечера, звонкие плоды ее колоколен.
X
В начале сентября Марсель Ренодье сообщил Сирилю Бютелэ о своем намерении снять небольшую меблированную квартиру, чтобы провести в Венеции зиму.