Страх любви
Шрифт:
— Да, дорогой господин Бютелэ, вы убедили меня, и я поеду смотреть ваших маленьких сирен и вашу старинную крепость. Как вы ее называете?
— Крепость Святого Андрея, сударыня… Что касается вас, Марсель, то я думаю, что вы посвятите ей страничку в вашей книге… Так как Марсель Ренодье собирается написать книгу о Венеции.
Г-жа де Валантон и Марсель Ренодье обменялись взглядами.
— Господин Бютелэ говорил мне, что вы были больны, но, к счастью, теперь совсем поправились?
Г-жа де Валантон сделала ударение на слове «к счастью». Марсель отвечал:
— Да, я был очень болен в Венеции.
На минуту за столом воцарилось молчание. В
— Не правда ли, Марсель, нужно, чтобы госпожа де Валантон познакомилась с нашими венецианскими садами? Это — одно из очарований нашего города, эти уголки цветов и зелени. Они обладают здесь особенной прелестью, необычайностью и таинственностью, которых они лишены в других местах… Но их не всегда бывает легко найти! Они таятся и прячутся; но Марсель Ренодье и я, мы вам их покажем. Хотите, назначим день, чтобы поехать в сад Энсворта на острове Джудекке? Он так прекрасен!
В монокль Сириль Бютелэ наблюдал своих гостей. Марсель подносил к губам стакан.
Г-жа де Валантон, опустив ресницы, неловким движением выбирала себе плод, меж тем как Аннина дерзким и лукавым взглядом рассматривала эту парижанку, которая была так смущена, что уронила на скатерть одну из кистей винограда, наполнявших фаянсовую вазу.
XIII
— Здесь, — сказал Марсель Ренодье.
Гондола задела стену из красноватого кирпича, вдоль которой она плыла с тех пор, как завернула в узенький rio. Причаливая, лодка терлась боком о влажную ступеньку, на которую ступил ногою гондольер. Держа в руке шапку, он ждал. Капли пота выступили у него на лбу. Марсель, стоя, обратился к г-же де Валантон:
— Угодно ли вам, чтобы мы сошли?
Она не сразу ответила и продолжала сидеть, прислоняясь к спинке, словно ослепленная сверканьем воды в канале Джудекки, который они только что переплыли под палящим солнцем; потом, в свою очередь, она поднялась. Пока гондольер помогал ей сойти на берег, Марсель бегом взобрался на лестницу, примыкавшую к железной решетке. Он дернул звонок.
— Сейчас нам отворят. Сторожиха живет здесь.
Он указал пальцем молодой женщине, последовавшей за ним, на низкий домик с желтыми ставнями на краю двора, где между плит пробивалась зеленая трава. И двор и домишко имели жалкий и подозрительный вид. Марсель дернул звонок, зазвеневший снова.
— В Венеции надо уметь быть терпеливым!
Г-жа де Валантон молчала. Решетка по-прежнему оставалась запертою. Наконец показалась старуха. В просвет решетки она искоса взглянула на них, потом решилась отодвинуть засов. Марсель произнес фамилию г-на Энсворта и сунул в руку старухи монету. Дверь заскрипела и закрылась за ними. Женщина сопровождала их; вдруг она исчезла в домике.
Они остались одни. Над головами их небо было ярко-синее, великолепное и вместе с тем нежное. По нему плыло белое облачко, одинокое и пушистое. В углу двора узловатая глициния ползла по стене, где был грубо сделан род портика. Марсель направился в эту сторону, отставая на несколько шагов от г-жи де Валантон. Вдруг она вскрикнула радостно и удивленно.
Перед ними тянулась длинная аллея, окаймленная деревянными столбами; по ним поднимались виноградные лозы. Они обвивались спиралью, гирляндами устремлялись вверх
Г-жа де Валантон и Марсель шли теперь вдоль пышных цветников. Цветы были, действительно, славою этого сада, его благоуханной роскошью. Они наполняли воздух разнообразными ароматами и пропитывали его своей сущностью. Они то соединялись в группы, то расстилались клумбами. Из мягкой венецианской земли они вырастали на солнце, бесчисленные, теснившие друг друга, и вместе со светом составляли все украшение сада, лишенного архитектуры, без ваз, без статуй и без горизонта, безмолвного и безлюдного, словно заброшенного на край света, затерянного в немой пустыне очарованной страны.
Марсель молча смотрел на г-жу де Валантон. Она наугад продвигалась вперед. Задеваемые ею цветы ласкали подол ее платья. Была минута, когда виноградные листья и гроздья, казалось, венчали ее… И он снова вспомнил маленькую терракотовую вакханку, которая там, в Париже, в доме этой молодой женщины, являла сейчас на цоколе свою пляшущую и хмельную красоту. Почему г-жа де Валантон покинула Париж? Почему она одна в Венеции?.. Одна с ним в этом саду?..
В ту минуту, как они готовились ехать на Джудекку, Сириль Бютелэ извинился в том, что не мог принять участие в прогулке, после нескольких слов, которые подошедший к нему Карло сказал ему на ухо. Он предоставил им гондолу. В пути г-жа де Валантон казалась немного озабоченной и неспокойной. Быть может, оказаться наедине с Марселем было ей неприятно, хотя венецианские нравы и разрешают подобную вольность. Открытая гондола и присутствие гондольеров делали ее весьма невинной, и г-жа де Валантон с ней примирилась. Но все же на лестнице, перед запертой решеткой, она казалась смущенною. Она покраснела от иронического взгляда сторожихи. Вид виноградной аллеи и цветов рассеял ее стесненность, и теперь она шла, очарованная прелестью сада и его благоуханных аллей, где старые кипарисы и юные розы сливали в морском воздухе горечь и сладость своих ароматов.
Когда г-жа де Валантон сворачивала за угол аллеи, ветка розана зацепилась за ткань ее платья. Нитки затрещали, но шипы держали крепко. Марсель хотел освободить молодую женщину. Но она уже выпуталась сама. Ветка, выпрямившись, хлестнула по розам на кусте: некоторые из них осыпались. Г-жа де Валантон остановилась, снова обеспокоенная. Она прислушивалась. Ни звука, кроме заглушенного крика петуха и ударов отдаленного молота. Марсель стал также прислушиваться.
— Это рыбаки чинят лодку. На Джудекке много этих бедняков.
Голос его, слишком громкий в тишине, смутил его самого, и он добавил тише:
— Это они поднимают в лагуне красные и желтые паруса с причудливыми рисунками, которые так красивы; но самые удивительные из них — это паруса на барках из Кьоджи… Надо, чтобы когда-нибудь господин Бютелэ свез вас туда.
Она гладила между двух пальцев листок розана, и весь куст, казалось, трепетал, чувствительный к этому прикосновению. Ее черты снова приняли то выражение последней усталости и покорности, которое Марсель уже заметил в ней. Она с грустью покачала головой: