Страх любви
Шрифт:
— Ах, я плохой ходок, не правда ли, Марсель? Немного пройдясь по саду, я уже выбилась из сил… Все же я вам очень благодарна за то, что вы показали мне этот сад. Ну, пора уходить… Но до чего я устала!
Улыбка исчезла с ее лица. Грусть разливалась по нему, мало-помалу омрачив ее прекрасные глаза, которые на миг закрылись, когда она откинулась на выгнутую спинку скамьи.
Марсель склонился к ней. Она быстро, тяжело дыша, отвела голову назад, но он удержал ее и привлек к себе, молча и страстно. Губы его коснулись губ Жюльетты. В него проникло что-то нежное, сладкое, сильное и мощное, к чему примешались и запах роз, и аромат воздуха, и свет, и тишина. Она слабо отталкивала его и наконец освободилась. Она попыталась подняться со скамьи, но не могла,
Он робко погладил ее по руке. Она не сопротивлялась. Еле слышно он прошептал:
— Жюльетта…
Она обернулась к нему с испугом:
— Молчите, Марсель, молчите!
В отчаянии она заломила руки.
— Ах, я знаю, что вы мне скажете… что вы меня любите, что вы всегда меня любили, что теперь вы не прежний Марсель!.. Но я-то, я! Если вы изменились, то разве я все та же? Ах, несчастный, зачем отказались вы от меня в тот день, когда я пришла к вам с сердцем, полным любви и слабости, свободная и жаждущая! Вот когда надо было целовать меня в губы! Ах, с какой страстью они вернули бы вам ваши поцелуи! Как зажглась бы ваша юность моею! Ах, Марсель, в то время она согрела бы вашу печаль, ваше одиночество! Ваша ненависть к жизни не была неизлечимой болезнью. Я бы вас исцелила. Но вы не захотели внять моей немой мольбе. В ответ на радость, которую я мечтала принести вам, вы заставили меня почувствовать всю боль за то, что я тщетно предлагала себя: что я говорю, боль! — унижение!.. Женщина, которая предлагает себя, Марсель, ведь это некрасиво, и недостойно — это скорее смешно и даже, пожалуй, уродливо!.. Ах, почему вы не захотели меня? Я была свободна, Марсель, была нежная, влюбленная. Мои губы растаяли бы от ваших поцелуев, как те плоды, о которых вы говорили сейчас. Сердце мое трепетало бы у вашего сердца! Вы, значит, не слышали его биения в тиши вашего унылого жилища? Мне казалось, что оно все его наполняло собою и должно было поразить ваш слух, но вы были глухи, глухи, глухи! Ах, что это был за день! Знаете, я до сих пор помню ту голубку, которая прилетела из сада и ворковала у вашего закрытого окна. Я была как та голубка. Я принесла вам весть о жизни, а вы ее не поняли, и голубка улетела навстречу неизвестности, к ловушкам, к птицелову!
Рыдание сотрясло ее грудь.
— Я любила вас, Марсель, и когда я снова вас увидела, то почувствовала, что еще люблю вас. Люблю и теперь. Когда я входила в этот сад, мне казалось, что я не дойду до конца виноградной аллеи, не сказав вам о моей любви. И я говорила себе: «Вкусить вместе с ним несколько дней счастья в этом восхитительном и укромном городе… а потом не все ли равно?..» Но я не хотела высказать этого вслух, я скорее бы умерла, чем заговорила, и это вы, вы произнесли божественные слова, которых я не имею права слушать, вы, которому я уже не имею права отвечать!
Голос ее, полный отчаяния, звучал громко в тишине.
— Увы, увы! Слишком поздно, Марсель, слишком поздно!
Она крикнула слова «слишком поздно!» с выражением сожаления, упрека и горечи.
— Ах, Марсель, зачем жизнь так коварно соблазнила меня! Зачем уступила я перед самыми грубыми ее приманками? Как могла я жаждать самых обманчивых и самых пустых из ее благ, жаждать до того, чтобы ради них пожертвовать своим сердцем? Ах, Марсель, какая ложь — эта роскошь и эти удовольствия! Я просила у жизни большего, а она ответила мне вашим равнодушием. Ах, как я страдала, а страдание — плохой советчик! Я шла к любви, которая несет утешение, а встретила любовь, которая порабощает. Вместо ее ласки я испытала ее грубое объятие. Он пришел ко мне, как хозяин. Он схватил меня за руки. Он пригнул меня к себе. Он ожег меня своим огненным дыханием, и сердце мое полно горькой золы. Я уже не принадлежу себе, Марсель, и именно потому, что я вас люблю, я и должна вас оттолкнуть.
Она оглянулась, словно охваченная внезапным страхом. Пустая лагуна была, как золотое зеркало. Терраса
Марсель глядел на Жюльетту, неподвижный и трепещущий. Слова, только что сказанные ею, уже исчезли из его памяти, далекие и словно непонятные. Он знал только одно: что она здесь, что он любит ее, жаждет ее. И он медленно склонялся над нею, и постепенно желание его становилось все сильнее, все слаще, все нежнее, все глубже. Теперь дыхания их сливались, и близкое лицо не отодвигалось от него. Он видел ее гладкий лоб, глаза, расширенные от слез, мокрые щеки, дрожащие губы. Это лицо приближалось к нему с выражением страха и счастья. Его губы коснулись губ, шептавших сквозь стиснутые зубы, со вздохом радости и печали:
— Не искушайте меня, Марсель, не искушайте меня… О, остерегитесь!
С лагуны донесся шум весел; Марсель быстро выпрямился. Вдоль морской террасы плыла гондола. Господин и дама полулежали на подушках. Он указывал пальцем на изгородь из роз, пылавшую под лучами заходящего солнца. Марселю Ренодье показалось, что он смутно узнает это лицо, но гондола уплыла: взволнованная вода тихо журчала.
Они опять пошли по саду. Удлинившиеся их тени ложились на песок открытых дорожек. Они прошли перед четырехугольным цоколем, на котором стояла корзина с мраморными плодами, теперь словно созревшими и ожившими под золотыми лучами. Потом свернули в виноградную аллею, которая покачивала над их головами своими гроздьями. В маленьком дворике сторожиха стирала белье. Она на минуту оторвалась от своей работы и пошла, чтобы запереть за ними решетку. У подножия лестницы их ждала гондола. Они сели рядом, молча. Красная стена бросала на них пурпуровый отсвет.
Весла ударяли теперь по воде канала Джудекки. Когда они достигли середины, они обернулись. Позади остров вырисовывался на великолепно пылавшем небе. Купол церкви Реденторе, казалось, истекал кровью, меж тем как ее фасад, как и все фасады вдоль длинного берега, уже начинал окутываться сумерками. Наоборот, фасады домов на противоположной стороне отражали огонь заката. Гондольеры гребли мерными ударами. Гондола покачивала свою железную корму на светозарной воде. В ту минуту, как лодка поворачивала к стрелке Доганы, Марсель указал жестом на один из домов на набережной Заттере, окна которого рдели, словно за их сверкавшими стеклами был зажжен костер, и сказал:
— Вон там, Жюльетта!
Она слегка подалась вперед, потом снова откинулась на подушки. Марсель еле слышно прошептал ей:
— Там моя квартира. Я буду ждать вас завтра, в два часа. Прикажите отвезти себя в гондоле к Понте делла Кальчина. Я буду там. Вы приедете?
Она не отвечала. Он сказал:
— Я люблю вас.
Она пристально смотрела вперед. Над Доганой воздушная Фортуна опиралась крылатой пятою о золотой шар. Он сказал во второй раз:
— Я люблю вас.
Потом еще раз повторил:
— Я люблю вас, люблю вас.
Она вздрогнула. Лицо ее приняло необычное выражение тоски и сладострастия, и она опустила голову.
— Вы сами этого захотели, Марсель, сами захотели!
Он выпрямился. Сердце его сильно забилось, и до самой гостиницы они ехали молча.
XIV
На другой день утром, когда Марсель проходил под Башней часов, чтобы попасть на улицу Мерчериа, где он намеревался сделать кое-какие покупки, он услыхал, что кто-то окликнул его по имени. Он обернулся. Антуан Фремо, заложив руки в карманы, смотрел на него насмешливо.
— Как, неужели это вы, дорогой мой Ренодье! Честное слово, я не ожидал встретить вас в Венеции. Вы все же оказались здесь, упрямец!.. А вы не хотели верить мне, когда я давно, в горестные минуты, говорил вам, что этот город создан для вас! Черт побери, это — судьба. Здесь — место встречи всех меланхоликов и всех разочарованных. Но Венеция, кажется, пошла вам особенно на пользу. У вас превосходный вид и совсем нет того угнетенного выражения, которое было прежде… Но и я также кажусь вам несколько изменившимся, что вы скажете?