Страх высоты
Шрифт:
– Я говорю серьезно, Игорь Анатольевич!
– Серьезно? Да. Конечно, Инна. Вы говорите о ней?
– И о ней.
– Жалко. Мне ее жалко. Она сама по себе. Ее это не утешит. Наоборот. Оскорбит.
– И еще потому, что вы спортсмен?
– Не понимаю.
– Нельзя бить лежачего, а тем более...
– Да. Мне, как нашей команде, не хватает волевых качеств. Кстати, тот гол на последней минуте все-таки можно было забить.
– Мокрое поле.
– Тяжелый мяч.
–
– Наследие? Оно стало достоянием науки. Ведь диссертация осталась. Это главное. "Сочтемся славою".
– С вором?
– Зачем так прямолинейно? Нельзя быть моралистом, если защита морали - профессия!
– Об этом в другой раз. Вы уверены, что Инна Константиновна ничего не знала?
– Уверен. Отец был для нее человеком на пьедестале. Его она бы не уступила.
– Значит, возможны два варианта. Первый. Тихомиров знакомится с кротовскими записями в доме Инны Константиновны, а потом просто похищает тетрадку.
– Одну. Самую нужную. Их было несколько.
– Хорошо. Пусть одну. Это упрощает задачу технически. Второй вариант. Он берет тетрадку вполне легально, с разрешения Инны Константиновны, и не возвращает ее. Говорит, что там нет ничего интересного, например. Ведь она не могла его проверить. Что вы скажете об этих вариантах?
– Один из них подходит, наверно. Но вы, я вижу, из сферы моральной переходите в сферу криминальную. Это условный рефлекс? Я предупредил вас, что к смерти Антона все, что я говорю, не имеет никакого отношения.
– Как знать! Скажите, Игорь Анатольевич, а не могла эта тетрадка попасть вам в руки до гибели Тихомирова?
– Не понимаю.
– Вы нашли ее после его смерти?
– Я сказал.
– Конечно. Но разрешите еще один вопрос.
– Пожалуйста!
– Что бы вы сделали - предположим невероятное, - если б эта тетрадка попала вам в руки все-таки до смерти Тихомирова?
– А вы правда в отпуске?
– Правда.
– Не знаю, что бы я сделал. Во всяком случае, я не пошел бы с ним в ресторан после защиты.
– Да, это можно считать психологическим алиби.
– Мне уже необходимо алиби?
– Помните, я задавал этот вопрос вам? Когда вы доказывали, что были в ресторане в ночь смерти Тихомирова. Не слишком ли много у вас алиби?
– Не знаю еще, как я ими распоряжусь и какие из них могут понадобиться. Но вы, кажется, не в отпуске.
– В отпуске. И дело закрыто.
– Однако вы готовы возобновить его, если найдутся основания?
– Так полагается по закону. Но пока мы беседуем без протокола, мне бы хотелось задать вам еще один вопрос.
– "Спрашивай - отвечаем".
"Пожалуй, он стал раздражаться!"
– Что вы почувствовали, когда узнали о поступке Тихомирова?
– Ну, это уже напоминает интервью с кинозвездой или знатным шахтером. "Что вы почувствовали?"
– А все-таки?
– Знаете, этот поворот нашего разговора выветрил у меня вместе со спиртным всю достоевщину. Я не Митенька Карамазов. Я снова чувствую себя современным и сдержанным человеком. В таком духе и отвечу: он мне не понравился.
– И только?
– Может быть, немного больше.
– Насколько?
– Я бы мог сказать ему несколько слов.
– А дать по морде?
– Возможно.
– А...
– ...Выбросить из окна?
– Да, выбросить из окна?
В ресторане стало совсем тихо, даже оркестр умолк. Мазин смотрел через плечо Рождественского на эстраду и видел, как беззвучно надувает щеки саксофонист и словно на пуховые подушечки ложатся палочки ударника. "Зачем эта блондинка разевает рот?" - подумал о певице и перевел взгляд на Рождественского. Взгляд веселый, подбадривающий: "Ну что же ты, дружок?"
– Вы меня разочаровали, гражданин следователь.
– Грубо работаю?
– Примитивно.
– Нет, - замотал головой Мазин, чувствуя вдруг прилив опьянения. Все делаю правильно. Почему вы не хотите ответить на мой вопрос?
– Считаю его неприличным.
– Ничего подобного, гражданин Карамазов. Совсем по другой причине.
– Я не Карамазов.
– Может быть, Раскольников?
– Моя фамилия Рождественский.
Мазин захохотал:
– Неужели не скажете? А если я догадаюсь сам?
– Попробуйте, Порфирий Петрович.
– Не обидитесь?
– Не знаю.
– Ладно. Человек в отпуске может позволить себе и лишнее. Вы не хотите ответить на мой вопрос не потому, что считаете его опасным, а потому, что он поставил вас в глупое положение. Сказать: "Нет" - вам неудобно Ведь вы мужчина! А сказать: "Да, я мог его вышвырнуть, он этого заслужил" - вы тоже не можете, потому что получили определенное воспитание и не любите врать. Ведь вы не вышвырнули бы из окна Тихомирова, Игорь Анатольевич? А?
– Вы, кажется, проповедуете самосуд!
– Увы! Не имею права. Только уточняю факты.
– Это не факты, а предположения. Что бы я мог сделать, если бы... Хорошо, если вас это интересует... Я бы в самом деле не стал его убивать. Не так воспитан, как вы проницательно заметили.
– Польщен. Но какого же черта вы делали у Тихомирова ночью, после защиты? Зачем вы поехали туда?
– Когда?
– В то самое время, когда, по вашему первому алиби, вы сидели здесь, а по второму - еще ничего не ведали об украденных записях?