Страхи мудреца. Книга 2
Шрифт:
— Правда ли, будто ты сказал, что летани исходит из того же места, что и смех?
Я кивнул.
— Хороший ответ, — сказала она. — Моя наставница на пути радости когда-то сказала мне именно это.
Вашет нахмурилась.
— Когда я это сказала, ты сделался задумчив. Почему?
— Я бы сказал, — ответил я, — но мне не хочется, чтобы ты думала обо мне хуже.
— Я буду думать о тебе хуже, если ты будешь что-то скрывать от своей наставницы, — серьезно сказала она. — Между нами должно быть
Я вздохнул.
— Я очень рад, что тебе нравится мой ответ. Но, честно говоря, я не знаю, что это значит.
— А я и не спрашивала у тебя, что это значит, — легко ответила она.
— Но это же просто бессмыслица какая-то, — сказал я. — Я знаю, все вы придаете очень большое значение летани, но на самом деле я ее не понимаю. Я просто нашел способ делать вид, будто понимаю.
Вашет снисходительно улыбнулась.
— Нельзя сделать вид, будто понимаешь летани, — уверенно ответила она. — Это все равно что плавание. Любому, кто на тебя смотрит, очевидно, умеешь ты плавать или нет.
— Ну, сделать вид, будто умеешь плавать, как раз нетрудно, — заметил я. — Можно просто загребать руками, идя по дну реки.
Она с любопытством взглянула на меня.
— Ну ладно. И как же ты ухитрился нас провести?
Я объяснил ей про «листок на ветру». Как я научился приводить свои мысли в легкое, пустотелое, парящее состояние, в котором я легко отвечаю на все их вопросы.
— О, так ты украл ответы у себя самого! — сказала она с напускной серьезностью. — Ты очень хитро нас одурачил, вытянув ответы из собственной души.
— Да ты не понимаешь! — рассердился я. — Я же понятия не имею, что такое на самом деле эта летани! Это не путь, но помогает избрать путь. Это самая простая дорога, но увидеть ее непросто. Честно говоря, вы все похожи на пьяных картографов!
Едва сказав это, я тут же об этом пожалел, но Вашет только рассмеялась.
— Есть немало пьяных, которые весьма сведущи в летани, — сказала она. — О некоторых из них слагают легенды!
Видя, что я все еще взволнован, она успокаивающе махнула рукой.
— Я и сама не понимаю летани — не так, чтобы объяснить ее кому-то другому. Обучение летани — искусство, которым я не владею. Если Темпи удалось привить тебе летани, это весомый аргумент в его пользу.
Вашет с серьезным видом подалась вперед.
— Одна из проблем состоит в вашем языке, — сказала она. — Атуранский язык очень определенный. В нем все говорится точно и прямо. А наш язык богат двойными смыслами, так что нам-то проще принять существование вещей, которые нельзя объяснить словами. И летани — важнейшая из них.
— А можешь привести пример других таких вещей, кроме летани? — спросил я. — Только, пожалуйста, не говори «синее», а то я с ума сойду прямо тут, на скамейке.
Она немного поразмыслила.
—
— Любовь — концепция тонкая, — признал я. — Она неуловима, как справедливость, однако дать ей определение все-таки можно.
Ее глаза насмешливо заискрились.
— Ну что ж, давай, мой хитроумный ученик! Расскажи мне, что такое любовь.
Я ненадолго задумался, потом задумался надолго.
Вашет ухмыльнулась.
— Ты понимаешь, как легко мне будет найти слабые места в любом определении, которое ты дашь.
— Любовь — это готовность сделать ради кого-то что угодно, — сказал я. — Даже за счет ущерба для себя.
— Чем, в таком случае, любовь отличается от долга или верности? — спросила она.
— Она еще связана с физическим влечением, — сказал я.
— Даже материнская любовь? — спросила Вашет.
— А, ну тогда с очень сильной привязанностью! — поправился я.
— А что именно ты называешь «привязанностью»? — спросила она с убийственным спокойствием.
— Ну-у… — Я запнулся, ломая голову, как описать любовь, не прибегая к другим, не менее абстрактным терминам.
— Такова уж природа любви, — сказала Вашет. — Попытка ее описать сведет женщину с ума. Потому-то поэты постоянно о ней что-то пишут. Если бы кто-то сумел описать на бумаге всю любовь, как она есть, прочим пришлось бы отложить перо. Однако это невозможно.
Она подняла палец.
— Но лишь глупец берется утверждать, будто любви не существует. Когда ты видишь, как двое юных смотрят друг на друга влажными глазами, это она и есть. Такая осязаемая, хоть на хлеб ее мажь. Когда ты видишь мать с ребенком, ты видишь любовь. Когда ты чувствуешь, как она ворочается у тебя в брюхе, ты знаешь, что это. Даже если не можешь выразить это словами.
Вашет сделала торжествующий жест.
— Вот такова и летани! Но, поскольку летани больше любви, ее и описать сложнее. Именно за этим мы задаем вопросы. Это все равно что расспрашивать девушку о парне, который ей нравится. Она, может быть, не скажет ни слова о любви, однако из ее ответов станет ясно, есть в ее сердце любовь или нет.
— Но как могут мои ответы продемонстрировать знание летани, когда я на самом деле не знаю, что это такое? — спросил я.
— Ты явно понимаешь летани, — сказала она. — Она укоренена глубоко в твоей душе. Так глубоко, что тебе самому не видно. Иногда с любовью бывает так же.
Вашет постучала меня по лбу.
— А что касается этого твоего «листка на ветру»… Я слышала, что другие пути практикуют нечто подобное. В атуранском нет слова, которым можно это назвать, ну, либо я его не знаю. Это как кетан для разума. Тренировка для мыслей.