Страхи мудреца. Книга 2
Шрифт:
Я мог лишь приблизительно догадываться, сколько времени я нахожусь в Фейе. А главное, я понятия не имел, как сейчас течет время в мире смертных. В историях много говорится о мальчиках, которые уснули в волшебном круге фей, а пробудились уже дряхлыми старцами. О девушках, которые заблудились в лесу и вернулись много лет спустя, ничуть не постарев и утверждая, будто прошло всего несколько минут.
Вполне могло оказаться, что каждый раз, как я засыпаю в объятиях Фелуриан, в мире проходят годы. Вернувшись, я мог обнаружить, что миновало сто лет —
Я изо всех сил старался об этом не думать. Глупо тревожиться из-за того, что все равно от тебя не зависит.
Другое отличие королевства Фейе было куда тоньше, и описать его сложнее…
В медике я провел немало времени, ухаживая за пациентами, которые лежали без сознания. Это я к чему говорю: есть большая разница между пустой комнатой и комнатой, где кто-то спит. Спящий человек все равно присутствует. Он чувствует, что ты рядом, может быть, слабо и смутно, но чувствует.
Именно это ощущение я испытывал в Фейе. Оно было такое странное и незаметное, что долгое время я даже не обращал на него внимания. А потом, когда я наконец что-то обнаружил, мне потребовалось гораздо больше времени, чтобы понять, в чем разница.
Как будто я перешел из пустой комнаты в комнату, где кто-то спит. Разумеется, если не считать того, что там никого не было. Мне казалось, будто все вокруг меня крепко спит: деревья, камни, журчащий ручеек, разлившийся озерцом на прогалине Фелуриан. Все это представлялось каким-то более вещественным, более явственным, чем я привык, как будто они чуть-чуть сознавали мое присутствие.
Мысль о том, что рано или поздно я покину Фейе целым и в здравом рассудке, была непривычна для Фелуриан, и я видел, что ее это тревожит. Не раз она посреди разговора, не имеющего к этому никакого отношения, внезапно меняла тему и требовала, чтобы я обещал — нет, точно обещал! — что вернусь к ней.
Я заверял ее в этом на все возможные лады, но, как бы то ни было, есть не так уж много способов сказать одно и то же. И, наверное, раз на тридцатый я сказал:
— Я позабочусь о том, чтобы уцелеть и вернуться к тебе.
Я увидел, как она переменилась в лице: сначала встревожилась, потом помрачнела, потом задумалась. Какой-то миг я опасался, что она все-таки решит оставить меня при себе в качестве своего ручного смертного, и принялся уже бранить себя за то, что не сбежал из Фейе, пока была возможность…
Но прежде, чем я успел обеспокоиться всерьез, Фелуриан склонила головку набок и как будто переменила тему:
— Быть может, моему нежному и пламенному нужна куртка? Плащ?
— Да у меня есть, — сказал я, указывая на свои вещи, которые так и валялись разбросанными на краю беседки. И только теперь заметил, что потрепанного старого плаща лудильщика там не было. Там была моя одежда, мои башмаки, моя дорожная сумка, из которой по-прежнему выпирала шкатулка маэра. Но плащ и меч исчезли. То, что я не заметил их отсутствия, было неудивительно: я не трудился одеваться с
Она медленно смерила меня взглядом с сосредоточенным выражением лица. Ее взгляд задержался на моем колене, предплечье, руке выше локтя. И только когда она ухватила меня за плечо и развернула, чтобы осмотреть спину, я понял, что она разглядывает мои шрамы.
Фелуриан взяла меня за руку и провела пальцем по бледной линии, идущей вдоль запястья.
— Ты плохо умеешь заботиться о том, чтобы уцелеть, мой Квоут.
Я слегка обиделся, тем более что отчасти она была права.
— Ну, все же мне это неплохо удается! — натянуто ответил я. — Учитывая, что я то и дело влипаю в неприятности!
Фелуриан развернула мою кисть и внимательно осмотрела ладонь и пальцы.
— Ты не воин, — задумчиво произнесла она себе под нос, — однако ты весь искусан железом. Ты нежная пташка, которая не умеет летать. Ни лука. Ни ножа. Ни цепи.
Ее рука потянулась к моей ноге, задумчиво ощупала все мозоли и шрамы, нажитые за годы, проведенные на улицах Тарбеана.
— Ты много ходишь. Ты нашел меня в глуши ночью. Ты ведун. Ты отважен. И молод. И влипаешь в неприятности.
Она подняла глаза, посмотрела на меня, взгляд ее был пристальным.
— Быть может, моему сладкому поэту нужен шаэд?
— Что-что?
Она помолчала, словно обдумывая свои слова.
— Тень.
Я улыбнулся.
— Тень у меня тоже есть!
И обернулся, чтобы убедиться, что это так. Все-таки я находился в Фейе.
Фелуриан нахмурилась, покачала головой, недовольная тем, что я ничего не понял.
— Иному я дала бы щит, и он берег бы его от беды. Иного я одарила бы янтарем, или оплела бы ему ножны наговором, или свила бы ему венец, чтобы люди взирали на него с любовью.
Она торжественно покачала головой.
— Но не тебе. Ты из тех, кто ходит в ночи, кто следует за луной. Тебе нужна защита от железа, от холода, от ненависти. Тебе надо быть незаметным. Тебе надо быть легконогим. Тебе надо мягко ступать в ночи. Тебе надо быть проворным и бесстрашным.
Она кивнула, отвечая собственным словам.
— Это значит, что тебе надо сделать шаэд.
Она встала и зашагала к лесу.
— Идем, — сказала она.
Манера Фелуриан о чем-то просить требовала привычки. Я обнаружил, что как я ни креплюсь, намереваясь воспротивиться, а все равно поневоле делаю все, о чем она меня попросит.
Не то чтобы она говорила властно. Ее голос был слишком мягок и лишен острых углов, чтобы вынести вес приказа. Она не требовала и не манипулировала. Она говорила так, словно это само собой разумелось. Как будто она не могла представить себе мира, в котором тебе не хочется делать именно то, что она говорит.
А потому, когда Фелуриан сказала мне следовать за ней, я вскочил, точно марионетка, которую вздернули за веревочки. И вскоре уже шагал следом за ней сквозь тенистый сумрак древней пущи, гол как сокол.