Страна джунглей. В поисках мертвого города
Шрифт:
Пока я пытался отдышаться, откуда-то появился Крис. Он показал на стену леса и сказал: «Ну, вот оно…»
Я совершенно ничего не видел: «Что оно?»
Несколькими взмахами своего мачете Крис расчистил кусты, и я увидел за ними высокую замшелую каменную стену. «Нам сюда», – сказал он. Мы прошли вдоль стены в глубину джунглей и остановились на каменной плите, украшенной множеством рисунков. «Вот что я хотел тебе показать», – сказал Крис.
«Это Белый Город?»
Он улыбнулся. «Это первый найденный мной потерянный город. Именно
«Что начал понимать?»
«Начал понимать, что такое Ciudad Blanca».
«А при чем тут этот город?»
«Наберись терпения, – сказал он. – Понимаешь, когда я начал расспрашивать людей, где находится потерянный город, все говорили по-разному. У печ есть две или три разные версии легенды о нем, у тавахка тоже».
Крис почти шесть лет прожил среди индейцев печ. «Сначала я нашел это место, потом еще несколько поселений, которые вполне могли быть Ciudad Blanca. В общем, на первых порах я думал, что здесь есть не один Белый Город, а несколько потерянных городов, каждый из которых может оказаться тем самым. Но с годами стал думать по-другому».
Он немного помолчал, следя взглядом за шумной обезьяньей стаей, направлявшейся куда-то по кронам деревьев у нас над головой. Сверху посыпались ветки и фрукты.
«Тебе это, наверно, не понравится», – добавил он.
Мне его слова уже не нравились.
«Ну, одним словом, я пришел к выводу, что в физическом смысле Белого Города не существует».
Не существует? Мне хотелось его придушить. Хорошенько вмазать ему прямо по очкам! Мы так долго сюда шли, тонули в грязи, продирались через непроходимые заросли, нас жрали москиты, на нас нападали змеи и чертовы муравьи-пули. Я был на краю гибели!
«Ты это серьезно?» – спросил я.
«Я же сказал, что тебе не понравится».
У меня возникло подозрение, что у него что-то случилось с головой. Я сказал, что он сейчас говорит, как тот старый индеец со своей теорией про «двери» в другие измерения. Я был сыт по горло загадками.
Он засмеялся: «Ну как, успокоился немного?»
Я кивнул. Он подождал еще немного. Я сделал несколько глубоких вдохов: «Ладно. Я спокоен».
«По-моему, Белый Город – это не какое-то конкретное место, – сказал он, наконец. – Я думаю, что это метафора, обозначение всего утерянного… то есть всего того, чего больше нет».
Например, моей юности, мелькнуло у меня в голове… или того повесы и бродяги, каким я был до рождения ребенка, покупки дома и переезда в Бруклин… или даже того взрослого человека, которым я был совсем недавно. Ведь только что я смотрел на уходящие дни своей жизни с нервозностью и печалью, а теперь у меня в душе было что-то вроде понимания. Я упускал так много из того, что происходило дома. Скай не вечно будет четыре года. Ей не всегда будет хотеться, чтобы я был рядом. Зациклившись на ушедшем, очень легко забыть, что с возрастом многое обретаешь. Например, становишься мужем и отцом. Сейчас я видел все это с предельной ясностью. Я вспомнил, как впервые привел ее на ярмарку покататься на «чайных чашках». Ей было всего три года, и она кричала изо всех сил, пока чашки, дергаясь и поскрипывая, кружились по платформе. Я был совершенно уверен, что, когда все закончится, Скай будет плакать. Но она, лохматая и растрепанная, сказала: «Меня чуть не вырвало, папа! Давай еще раз прокатимся!» Были и другие такие моменты – мгновения, когда старое и привычное куда-то исчезало и я вдруг начинал видеть все вокруг глазами дочери, изумляясь новизне мира и словно открывая его заново.
В этом и было различие между мной и Морде. Он хотел осесть и успокоиться, но в нем продолжала жить жажда странствий, которая в конечном итоге, наверно, и привела его к гибели. А я понимал, что во мне живет то же самое беспокойство, знал, что в жизни еще будут моменты, когда эта жажда странствий проснется снова, и был готов с ней бороться. Я знал, что справиться с ней будет очень нелегко. Но теперь, стоя посреди джунглей в насквозь вымокшей одежде и чувствуя, как болит все тело, понял, что больше всего в жизни хочу измениться. Мне надо было выбираться отсюда. Я написал в своем блокноте: «Разгадка совсем близко. Отправляйся домой».
Крис воткнул свое мачете в рыхлую землю и взглядом приказал не отвлекаться. «Местные коренные народы, как правило, считают, что в легенде речь идет о тех местах, где они жили до первых тесных контактов с другими этническими группами. Скажем, о тех краях, где они обитали до прихода испанцев. По сути, Белый Город в их памяти – это уже не существующее ныне место… их потерянный фронтир, потерянные жизни, потерянная автономия, старые добрые времена. Они верят в него, поскольку он символизирует прошлое, которое им не хочется забывать. Белый Город – это история их жизни».
Он махнул нам рукой, и мы последовали за ним к руинам. Там Крис сказал, что десять веков назад здесь жило около тысячи людей. Потом он вернулся к своей теории: «Дело в том, что вот этот потерянный город уже больше не потерян».
Крис имел в виду, что он был обнаружен и нанесен на карты (им самим). То же самое только что произошло и с Las Crucitas. «В общем-то, теперь он уже дисквалифицирован… Да, с археологической точки зрения это очень важная находка, но Белым Городом он уже быть не может. Ведь Белый Город должен оставаться утерянным навсегда».
«Так вот зачем ты меня притащил в такую даль? – сказал я вроде бы в шутку, но в действительности достаточно серьезно. – Чтобы показать мне город, который вовсе не Белый Город?»
«Ну да… – ответил он. – Это просто легенда, и тебе нужно это понять».
В тот момент, когда я начал немного успокаиваться, меня неожиданно осенило: я понял Морде. Эта мысль, наверно, уже давно сидела у меня в голове, но только сейчас в ней появилась логика. А что, если Морде осознал то же самое, о чем говорил Крис, и не стал возвращаться в свой город намеренно? Вдруг после войны, когда начала разваливаться на куски его жизнь, Морде внезапно понял, как аборигены из рассказа Криса, что его потерянный город должен оставаться в неприкосновенности, что он просто не должен выдавать его местоположения, что он обязан сохранить его тайну?