Страна Гонгури
Шрифт:
Он затянулся последний раз, и огляделся – ища, куда бросить окурок. В сарае все же не стал, повернулся, и вышел наружу. Гелий достал тетрадь, но пока не писал ничего, задумавшись над словами Павла. К тому же, трудно было решиться вырвать из тетради даже чистый один лист.
– Я – "сокол" – произнес он про себя – а комиссару скажу. Он поймет.
Павел не возвращался. Гелий опустил глаза и перелистнул тетрадь. Нацелился было на лист, следующий за исписанным – и стал писать прямо на нем, решив вырвать после.
– Отец, я жив и здоров. Мы идем, добывая хлеб для голодающих. Вчера был бой, один наш товарищ геройски погиб – но
Он хотел вспомнить, что еще говорил Итин – потому что эти слова стали теперь и его мыслью, его верой. Еле слышный шорох заставил его отвлечься – это наружу открылась дверь. Решив, что это возвращается Павел, Гелий поднял глаза.
В дверях стоял чужой. Весь в каком-то зелено-пятнистом, лохматом. Даже лицо было замотано чем-то, чтобы не белело в темноте – виднелись только глаза в щели под низко надвинутым стальным шлемом с маскировочной сеткой. Нацелив автомат – с длинным изогнутым магазином внизу, и штыком на конце ствола – штык был не привычный четырехгранный, а клинком. Гелий глядел в остолбенении, а чужак быстро запустил руку в висящую на боку сумку такого же зелено-пятнистого цвета, достал какой-то тускло блеснувший предмет, похожий на обычную бутылку, пальцами ловко что-то с ним сделал – и бросил в глубину сарая, где в сене спали товарищи.
Ослепительно полыхнуло, хлестнув светом по глазам. Ударило обжигающим жаром. Гелий зажмурился – всего на миг. Когда же он открыл глаза – чужака нигде не было, зато совсем рядом стеной бушевало пламя.
Гелий завозился с мешком – потеряв пару мгновений, чтобы сунуть тетрадь. Схватив мешок, хотел взять винтовку – но пламя уже отрезало путь. Гелий сделал шаг назад – и вывалился наружу, спиной распахнув дверь. Пламя вырвалось вслед за ним, сарай пылал уже со всех сторон – и кто-то страшно кричал внутри, но слов нельзя было разобрать. Гелий повернулся – и оказался лицом к лицу с чужаком, тем самым, или уже другим. Гелий хотел было броситься в сторону – но чужак взмахнул прикладом, и Гелий полетел с ног; в следующий миг он уже лежал лицом в землю – чувствуя, как ему крутят за спину и вяжут руки, быстро и умело. Затем его схватили – и потащили в темноту.
Враги напали перед самым рассветом. Часовые погибли на постах, не успев поднять тревогу. Разбуженный стрельбой, товарищ Итин выбежал из дома с маузером в руке. Ночь разрывалась выстрелами, беспорядочно, со всех сторон – сухо щелкали винтовки, в ответ раздавались короткие автоматные очереди, по уставу на два-три патрона, идущие точно в цель. И это было очень плохо, потому что прошедшие фронт бойцы, даже застигнутые врасплох, должны были собираться вместе, организуя рубежи и очаги обороны – значит, враг уже ворвался в деревню. Сарай с сеном ярко пылал, и кто-то кричал внутри – однако из-под уже занявшейся огнем крыши вдоль улицы бил отрядный пулемет, длинными
– За мной! – крикнул комиссар двоим полуодетым бойцам, выскочившим следом – помирать, так с музыкой! Айда, ребята – вперед!
Он хотел собрать людей и идти на помощь тем, кто отстреливался в горящем сарае. Затем – занять оборону у амбара с продуктами, не дав его захватить. Кто бы ни были, бандиты уйдут с рассветом; казалось несложным продержаться лишь остаток ночи до уже близкого утра.
– Ко мне, товарищи! – кричал Итин, наугад стреляя из маузера в мечущиеся по сторонам тени – врешь, гады, не возьмете!
В ответ из темноты летели пули. Один из бойцов вдруг упал, раскинув руки. Впереди рванула граната – и пулемет замолчал. Затем рухнула крыша, подняв к небу сноп искр. Стрельба в деревне тоже почти прекратилась – бой затихал. Второй боец куда-то исчез. Итин остался среди улицы один. Увидев у амбара людей, он бросился туда – но это оказались не его бойцы, а крестьяне; они пытались сломать замок и открыть дверь.
– Не сметь! – крикнул Итин, размахивая маузером – хлеб народный, не дам! Чего стали – ведра берите, поливайте стену, чтобы не занялось!
Выполнять приказ мужики не спешили. Они двинулись навстречу, к Итину, кто-то пытался зайти сбоку; в руках у многих были колья и топоры.
– А ну не балуй! – крикнул Итин, наводя маузер – именем революции! Кто тут хочет – во враги трудового народа?
Крестьяне остановились. В отблесках пожара было не разглядеть их лиц; все вокруг казалось черно-красным. Итин прикинул, сколько патронов осталось в обойме – если что, так хватит на всех, по крайней мере – тех, кто в первом ряду. С трех шагов – не пропадет ни один.
– Живьем! – вдруг рявкнул кто-то рядом – это главарь!
Кто-то внезапно возник из темноты за спиной, навалился, сбил с ног, придавил к земле. Затем все брызнуло и раскололось искрами от страшного удара по голове, проваливаясь в ночь.
– Товарищ Итин! Товарищ комиссар!
Голос Гелия дрожал. Только что – был костер, песни под звездным небом, мечты о прекрасном будущем. И вдруг – враги и плен. Такого быть не должно – сейчас что-то случится, и все станет по справедливости. Но рядом был сам товарищ Итин, старший и опытный – и он должен был найти какой-то выход.
– Живой я! – ответил Итин, приподнимаясь – где мы?
Было совершенно темно, пахло сыростью и гнилью, как в склепе. Они были закрыты в погребе под картошку, в поперечнике не большем трех-четырех шагов. Руки были свободны, но из карманов все забрали, поясной ремень также пропал. Итин нашел Гелия – тот лежал у стены, лицом вниз, со связанными за спиной руками.
– Я бы убежал – спешил сказать Гелий – но никак. Меня на землю бросили – сами здесь же лежат, стреляют, и наши в ответ из сарая, я боялся – от своих пулю, поверху так и свистят. Наши вдаль целились – а эти рядом совсем были. Матрос у пулемета был – я голос его слышал, сначала песню, затем ругался, потом просто кричал страшно – как он там был, не знаю: жар такой, что за двадцать шагов едва вынести можно! А когда кончилось, эти всех наших, раненых, и кто выскочить успел – штыками добивали! Как мы – собак вчера.