Страна Лимония
Шрифт:
– Свободу! Народам свободам! – ответно заорал Серёга, подбрасывая в воздух Крысин ботинок, отчего тот едва не улетел с крыши долой. – Смерть нацболам!
Крыса обернулась и внимательно посмотрела на Серёгу. Серёга внимательно посмотрел на ее грудь.
– Мы победим, – сказала Крыса с какой-то странной интонацией. – Мы победим. Ты идешь и в твоих глазах солнце…
Тут Серёга сообразил, что Крыса поет песню.
В твоих глазах солнцеИ на вопросЕсть ли новости с войныС войныС войныС нашей маленькойМировойКрыса тряхнула головой и волосы упали ей на лицо. Она сгорбилась и прижала ладони к вискам.
Но голоса в моей головеКричат:Никогда!Голоса в головеТвердят:Вы все умрёте!Но ты идешьИ в твоих глазах лунаЯ спрашиваюЕсть ли новости с мировой войны?С нашейМировой войны?Ты отвечаешь:Мы победим!Победим!Именно теперьПобедим!Мы победим!Тут Крыса притопнула пяткой и погрозила небесам кулаком.
А голоса в моей головеКричат:Никогда!Голоса в головеШепчут:Будь что будет…Но мы победим!Победим!Я верюМы победим!Именно теперьИ именно такМы победим!– Понравилась? – серьезно поинтересовалась Крыса.
Серёга покивал.
– Чума, – вспомнил он подходящее слово.
– Теперь ты должен мне поклясться кровавой клятвой, – сказала Крыса. Она подобрала майку и оделась. Серёга поскучнел. Ну, понятно, клясться кровавой клятвой – дело серьезное и интимное, полагается непременно прикрыться. Такая жалость!
– Встань, – сказала Крыса. – Сделай руку в кулак, вот так. Повторяй за мной. Я обещаю бороться…
– Я обещаю…
– За счастье всех людей на земле, кроме нацболов и Шойги! За свободу, анархию и против демократии! За лучшую жизнь, за отмену всех праздников, за то, чтобы никого не били и не арестовывали! За нашу победу! Мы победим! А если я струшу – пусть я буду проклят своими боевыми товарищами! Вот так!
– А кровь? – спросил Серёга. Клятва-то ведь обещалась кровавая.
– И пусть весь мир захлебнется в нашей крови! Вот так вот! Клянёшься?!
– А то! – сказал Серёга, пораженный такой картиной.
– Полагается тогда пожать руку и обняться. Это как перед смертью, – пояснила Крыса. – Целоваться при этом нельзя.
– Почему?
– Потому, что сексизм тогда. Женщина – это боевой товарищ, а не дурочка для поцелуев. Анархисты не целуются.
– Совсем никогда?
– Совсем. Ну, если только после свадьбы. Если анархист женится на анархистке, то тогда им позволяется немного поцеловаться. Так ты поклялся уже?
– Ага.
Крыса
Крыса, фыркнув, отскочила на шаг, пригладила волосы ладонью.
– Цыгане все такие дураки, да? Испортил теперь клятву.
Чтобы успокоиться, Крыса опять подошла к парапету, встала на колени и перевесилась вниз. Серёга заставил себя тоже подступить поближе и глянуть вокруг краем глаза.
Внизу, как поленья в траве, были разбросаны среди деревьев дома – городские, серые, плоские. Чернели крыши. Из-за них кое-где торчали ободранные купола церквей. Налево земля изгибалась и уходила вниз, большие дома уступали место маленьким, почти деревенским. Еще дальше виднелась река и мост через реку, совсем крохотный отсюда, как спичечный. По мосту, едва различимые, шли люди.
– Вогрэсовский мост, – сказала Крыса. – А река – Воронеж. У города имя скоммуниздили, а у реки забыли. Это всё – Воронежское водохранилище.
Воду здесь хранят, подумал Серёга. Типа пруда. Городских много, воды им тоже много требуется. Хотя, у них есть же вода в домах, из крана течет. Тогда эта зачем? Непонятно. Про запас, наверное.
– Я в Воронеже родилась, а ни в каком не в Лимонове, – продолжала Крыса. – Город Воронеж, на гербе его были нарисованы ворон и ёж. Ворон врагу выклюет глаза, ёж воткнет в него иголки. Они не сдаются. Их можно посадить в клетку, убить, переименовать, но они когда-нибудь вырвутся на свободу, и снова будут жить вместе. И называться Воронежем.
– А я думал, что это, типа, про анархизм, – попытался пошутить Серёга. – Воронеж – воруй и ешь.
– Ты дурак, – ответила Крыса.
Она выпустила изо рта вниз длинную нитку слюны, вытерла губы ладонью и повернулась к Серёге.
– Плюнь в Лимонова, – потребовала она.
Серёга пожал плечами и плюнул через край, повыше и подальше. Ветер подхватил плевок и бросил его назад, чуть не в лицо.
– Санди сюда даже ссать вниз приходит, когда пьяный, – сообщила Крыса. – В Лимонова. Прямо на край встает и не боится.
Помолчала и добавила:
– Сссанди.
Когда они спустились по всем лестницам снова до комнаты "Сссанди", тот был, неожиданно, уже дома – злой и выпивший. Хотя времени-то всего было около часа дня. Оказалось, Санди уволили с его кондитерской фабрики. Теперь Серёга сидел на кровати, Санди ходил по комнате большими шагами и ругался, а Крыса собирала на стол. Собирать было из чего, поскольку Санди, пользуясь тем, что он уже уволен, и таиться больше не надо, украл с фабрики все, до чего только смог дотянуться – в большой коробке, что он принес, были бракованные конфеты, полураздавленные пирожные "Картошка", сухофрукты в сахаре, много технического шоколада и две бутылки Амареты. Из одной Санди уже успел выпить половину, не разбавляя и не присаживаясь.
– Суки! – орал он, размахивая руками. – Трёханные свиньи! Ненавижу! Я так и сказал, прямо в харю! Козлы подлимоновские! Ни за хер, просто ни за хер! Пришел, бумагу в зубы – и проваливай! И все молчат, все! А страшно сказать, я понимаю, страшно! Тоже выкинут, не посмотрят! Там такой гадюшник, просто как черви в банке! Начальник срет, эти ложками едят! И нахваливают! Новый приличный человек придет – месяца не выдержит, все в него так и вцепятся, как… как…
– Свиные цепни, – подсказал Серёга.