Страна Печалия
Шрифт:
— Так Устя с собой принести должна. А я вот сразу к тебе зашла, не стала ее дожидаться.
— Тогда вместе ждать будем. Негоже без нее за стол садиться.
— Верно, подождем, — как-то покорно согласилась Глафира, что было на нее совсем даже не похоже. — Хороший ты, однако, стол накрыла, — одобрительно проговорила она, указывая глазами на любовно расставленные хозяйкой угощения.
— А что, не нравится? При моем достатке шибко не попируешь. Да и пост стоит, сама знаешь, — словно оправдываясь, ответила Варвара.
— А чего нам, холостым, незамужним, поста бояться? — хохотнула Глашка. — Нас с тобой и так Бог наказал, а за такую малость чего нам будет…
— Знать бы только, чего впереди уготовлено, — со вздохом поддержала разговор Варвара, думая, что надо было пирог из нельмы оставить пока что в печи, чтоб не стыл на столе. Устинья, непонятно когда явится, и пирог к тому времени окончательно потеряет свой вкус.
Она хотела уже было подхватить его и спровадить обратно на горячие ещё печные уголья, но тут за окном послышались шаги, потом недолгая возня в сенцах, дверь распахнулась, и в избу ввалилась Устинья с румянцем во всю щеку и лучащимися внутренним светом глазами.
— Здорово, подруженьки! — зычно гаркнула она басом и тут же непонятно чему засмеялась, ударила рукавицами о подол шубейки и так же громко, словно находилась не в доме, а где-то в лесу или на полной народа площади, продолжила: — С именинами тебя, Варенька! Желаем тебе, чтоб каждый годок прибавлял росток, чтоб цвела и хорошела… — Она сделала небольшую паузу и добавила со смехом: — Для бабьего дела!
Тут Устинья или забыла заранее приготовленные слова или просто споткнулась, закашляв от напряжения, но дальше у нее пошло не так складно.
— Мы с Глашкой тебе желаем найти мужика хорошего, пригожего, чтобы лишнего не пил, к другим не ходил, тебя не тузил, а лишь крепко любил… — Она опять споткнулась и подмигнула Глафире: — Помогай, подруга, чего-то у меня сегодня худо выходит, сама не знаю, почему.
— Да все у тебя ладно идет, — отмахнулась та, — сейчас по чарочке примем — и еще лучше скажешь.
— Это ты правильно говоришь, — согласно кивнула Устинья, — по чарочке нам не помешает. Да, — спохватилась вдруг она, — про подарок совсем забыла, прости, Варенька, меня, дуру старую. — И с этими словами она вытряхнула из шерстяной вязаной варежки небольшой сверточек, крепко завязанный сверху узелком. — Держи, — протянула она его Варваре.
— Так ты хоть покажи, что в нем, — кинулась к ней Глафира, — пусть Варька поглядит, что мы ей в дар принесли. — Она выхватила узелок из рук слегка растерявшейся Варвары, умело развязала и вынула тонкий серебряный браслет, покрытый многочисленными узорами. — Вот что мы тебе сготовили, — протянула она его имениннице. И тут же поинтересовалась: — Нравится?
— Ой, еще бы, — выдохнула Варвара, — никто сроду мне красоты этакой не дарил, спасибо, девоньки, — признательно прижала она обе руки к груди и почувствовала, как малая слезинка покатилась на щеку. — От всей души благодарна вам. Спасибо, дайте хоть поцелую вас, подруженьки мои милые. — И она звучно чмокнула каждую из них.
— Да ты примерь, примерь, мы хоть поглядим, — не отставала Глафира.
— Сейчас, — согласилась хозяйка дома и надела браслетик на левую руку, повела ею в воздухе, спросила: — Ну, как?
— Да хоть сейчас под венец! — подхватили подруги. — Ты и так красавица у нас, жаль, мужики того не видят.
— Вы уж скажете, — отмахнулась Варвара, — спасибо вам на добром слове, к столу проходите, а то остыло уже все.
— Главное, чтоб мы сами не остыли, — засмеялась Устинья, первой усаживаясь на лавку, — а кушанье, оно в желудке согреется, ничего с ним не станется.
Немного выпили, закусили и занялись привычным бабьим делом, ради чего обычно и собираются все молодые ли, старые ли женщины — перемывать косточки соседям и передавать, кто кого недавно видел, о чем тот рассказал, кто умер, кто замуж собрался…
В деле этом обычно главенствовала Устинья, потому как была не только старшей, но при том весьма подвижной бабой и за день успевала побывать чуть ли не в десятке мест, повидать старых знакомых, перекинуться словом, узнать последние новости. Она водила дружбу со всеми городскими торговками, которые раньше всех знали, где что случилось, кто умер, кто уезжать из города собрался и задешево продает свое имущество, чем охотно делились с Устиньей. Так повелось, что если кто из слободских баб желал что узнать, то обязательно шел к словоохотливой и всезнающей Устинье и через час выходил от нее, нагруженный десятком самых разных историй и слухов.
Зато слободские мужики побаивались ее и спор с ней обычно старались не затевать, подозревая ее, и не без оснований, в доносительстве собственным женам сведений об их мужицких похождениях, скрыть которые они не могли как ни старались. Зато все бабы, что называется, души в ней не чаяли и приглашали к себе на всяческие большие и малые праздники, звали кумой, за счет чего она породнилась чуть ли не с половиной слободских семейств.
Но дальше того не шло. По-настоящему дружить с Устиньей местные бабы не решались по причине излишней доброты ее к мужеской половине человечества. Все знали, как по сердобольности своей пускала она дальних и ближних ходоков, задерживающихся в доме ее кто на сколько. И не то чтоб считали ее большой распутницей, и сами не без греха, но, видать, опасались, как бы через сердобольность ту и их собственный мужик в один прекрасный день не подался вдруг к ней на жительство.
«Гусь свинье не товарищ, — судачили они меж собой, — девка она как есть икряная, в самом соку, видела, как Васька мой на нее поглядывает, тут и до греха недалеко, а потом ищи-свищи его…» И все были с тем согласны. Одно дело — сплетни обсудить и совсем другое — собственного мужика на грех подвести. Ушлые бабы, зная главную мужицкую слабость насчет молодых вдовушек, не раз в том убедившиеся, дули заранее на воду, чтоб не обжечься потом на молоке. Понимала то и сама Устинья и не особо обижалась на соседок, крепилась, как могла, когда те в разговорах своих доходили рано ли, поздно ли до откровенных и, как она считала, срамных дел, желая поделиться своими тайнами. А потому свела она дружбу с такими же горемычными незамужними девками — Глафирой и Варварой, которым не приходилось опасаться за мужей и относились они к ней, как к равной, не тая камня за пазухой.
Перво-наперво обсудили, кто кого сватал, чтоб пожениться сразу после Рождества. Потом заговорили о морозах, что стояли уже несколько дней, и приходилось топить в избе по два, а иногда и по три раза на день. Невольно вспомнили и о новом протопопе, у которого не было на дворе ни полена. Посочувствовали ему.
— Не заходил к тебе в другой раз после того? — поинтересовалась Глафира у Устиньи.
— Да зачем я ему нужна, — отмахнулась та, — дров у меня тоже самая малость осталась, Фома, черт полосатый, и в ус не дует в лес съездить, нарубить хоть сколько. Все на мне, а он, словно таракан запечный, день-деньской лежит и только пожрать встает. Ни дна ему, ни покрышки!