Страна Печалия
Шрифт:
— Должно хватить, — ответил Аввакум и с этим отправился к себе домой.
Вернувшись к праздничному столу, Варвара с Устиньей застали его почти пустым. Оказывается, Фома времени даром не терял и подмел все, что на него смотрело. Не побрезговал он и вином из бочонка, обнаружить который за печкой ему не составило особого труда. Видать, и Глашка приголубила с ним чарку другую, потому что сейчас пыталась запеть заунывную песню, но никак не могла вспомнить слова, а потому все повторяла одну и ту же строчку: «Летела лебедь белая, охотник вышел к ней навстречу…», сбивалась и начинала сначала.
— Слышь, лебедь белая, — насмешливо обратилась к ней Устинья, — домой не пора? Давай-ка собираться будем, поздно уже.
— А я еще не ухожу, — ответила Глашка, протягивая руку за очередной чаркой, — выпить хочу…
— И я не откажусь, — поддержал ее Фома, — доброе вино у тебя, Варька, давно такого не пробовал.
— А вот тебе точно хватит, — тут же перекрыла его попытку продолжить праздник Устинья, — собирайся домой живо. А то закроюсь, и ночуй, где хочешь. Не пущу!
Фома поднял на нее мутный взгляд и понял, что та не шутит, тяжело поднялся, нагнулся за уроненной шапкой.
— Ох, моя бы воля, как поддала бы тебе сейчас! — показала ему со спины кулак Устинья. — Надолго бы запомнил, нахлебник ты этакий!
Но Фома ничего не ответил на эту угрозу и, подобрав шапку, не прощаясь, вышел.
— Пойду и я, подружки, — чмокнула Варвару в щеку Устинья, — лучше одного его такого не пускать, а то накуролесит черт-те что. Прощайте пока.
Оставшись одни, Варвара с Глашкой неожиданно погрустнели и, не сговариваясь, глянули одна на другую. Варвара заметила, что изрядно захмелевшая Глафира, хоть и была более чем на десяток лет моложе, но кожа ее пошла уже тонкими морщинками возле губ, обозначилась глубокая складка и на переносице. Пропал и задорный блеск в глазах, чем совсем не так давно она всегда отличалась. Скорее всего, страдала она от какой-то внутренней болезни, а может быть, попросту отчаялась найти свое жизненное счастье, что более всего старит молодух, делая их похожими на измученных работой баб, поставивших на ноги дюжину детишек. И Варваре вдруг расхотелось затевать разговор о рождении ребенка, которого она могла бы потом взять к себе на воспитание. Нет, от кого другого, но только не от Глашки!
— Чего так смотришь? Али увидела что? Тогда скажи прямо, а то не люблю, когда так вот зырят на меня, словно на коня в базарный день, — будто прочла ее мысли Глафира.
— Да нет, так смотрю, — попыталась успокоить ее Варвара. — Думаю вот, почему одним бабам в жизни везет, а другим, вроде нас, счастье даже издалека улыбнуться не хочет. Чем же мы хуже других?
— Ишь, о чем ты, — криво усмехнулась Глашка, — счастья захотела найти. А ты его где потеряла, чтоб искать? Место знаешь?
— Какое место? — сделала вид, что не поняла, Варвара, хотя сразу сообразила, куда Глашка повернет разговор, после чего бессмысленно будет отнекиваться или возражать. Глашкина прямолинейность и крепкие словечки, вворачиваемые ею к месту и без, она хорошо знала и начала уже сожалеть, что не выпроводила ее вслед за Устиньей. Но теперь деваться было некуда, и волей-неволей разговор нужно было как-то поддерживать и попытаться не дать перерасти ему в ссору, на что Глашка опять же была большой мастерицей.
— Да то самое, где счастье свое обронила? Будто не поняла. Не хитри, подружка милая, всю-то тебя насквозь вижу до самого донышка, и как ни выворачивайся, ни юли, а у меня не вывернешься. Сыворотку от сметаны я завсегда отделять умела.
— Брось ты, — попыталась утихомирить ее Варвара, — совсем не собираюсь хитрить или выкручиваться. С чего бы это? В чем я перед тобой провинилась?
— Хитрющая ты, а я этого не люблю, — отвечала та все с той же кривой усмешкой, сверля Варвару взглядом. — Вечно хочешь умнее других казаться.
— Зря, зря ты на меня наговариваешь. — Варваре не оставалось ничего другого, как защищаться и пытаться как можно мягче осаживать подругу. — Не заслужила я слов таких. Получается, будто я змея подколодная, которая только и пытается ужалить тебя побольней. Не ожидала, что в День ангела моего ты меня же во всех грехах смертных обвинять станешь. За что ты так не любишь меня, Глашенька? — со слезой в голосе закончила она.
— Ладно, Варька, не буду больше, извини, видать, лишку выпила. Наливай, а то не знаю, отчего слезы так и подступают.
— Давай, — с готовностью откликнулась Варвара, радуясь, что ей удалось хоть как-то утихомирить подругу.
Они молча выпили. Варвара лишь чуть пригубила, а Глашка сделала несколько больших глотков, после чего вдруг закашлялась и пролила остатки вина на стол. Варвара вскочила, кинулась к ней с полотенцем в руках, отерла лицо, губы, промокнула винную лужицу на столе и осторожно спросила:
— Ты случаем не больна? Чего-то не в себе ты сегодня.
— Ой, Варька, — горько всхлипнула Глафира, — жжет нутро у меня уже который день, видать, помру скоро…
— Да ты что! — всплеснула руками Варвара. — Не наговаривай напраслину на себя! Рано тебе умирать, поживешь еще, ребеночка родишь, и не одного…
— Не трави душу! Не трави! — утробно вскрикнула та, словно ее и в самом деле ранили в самое сердце. — И ты туда же! Про ребеночка. Знала бы, что только о нем и думаю. Дура была, давно бы мне родить надо было, а все не хотела. Вот Господь и наказал за грехи мои, послал мне смерть, от которой не спрячешься, не убежишь. А ты про счастье… Потому и взъелась на тебя. Прости, Христа ради, меня, дуру…
— Забудь, забудь. Совсем не обиделась на тебя нисколечко. Расскажи лучше, что за болезнь у тебя такая. Может, к знахарке знакомой тебя свести? Она травку какую даст, глядишь, и полегчает.
— Была уже у знахарки, и не у одной, — тихо отвечала Глафира, с которой вмиг слетели и гонор и былая задиристость. — Травки разные пила, а только не помогают они. Видать, Богу не угодно, чтоб жила дальше. Ой, горе мне, Варька! Знала бы, как умирать не хочется! Ты уж не забывай обо мне, молись. Слышишь? На Устинью надежда плохая, она только и думает, как своим бегункам угодить, а ты — другое дело. Ты хоть и не шибко верующая, но все одно, коль попрошу, то хоть раз в году, а прочтешь молитву и свечку в церкви Божьей за меня поставишь. Поставишь ведь? Скажи. — И она требовательно схватила Варвару за руку и притянула к себе, пытливо заглядывая в глаза.
От услышанного у Варвары самой глаза вмиг оказались на мокром месте, и она, всхлипывая, приобняв Глашку за плечи, отвечала:
— Как не сделаю, сделаю непременно, Глашенька, только ты уж того, поживи еще чуточку…
— Чуточку, может, и поживу. До весны. А там, как земелька оттает, и проводишь меня в дальний путь. Я уже и одежонку приготовила для похорон своих, покажу, где лежит. Деньжат бы еще поднакопить на помин души, да и на похоронные дела. На отца моего надежда худая, вряд ли чем пособит…