Страна Печалия
Шрифт:
— Неужто на Фому своего думаешь? — всплеснула руками Варвара.
— Тут и думать нечего. Он батюшке кадушку с водой привез уже позднехонько ночью. И других следов во дворе не видно, кроме его. Вспомни, мы когда пришли, то я его ногу сразу узнала. И следы от двух санок. Помнишь, поди? — спросила Устинья подругу.
— Да я, если честно, не смотрела, какие там следы были. Не затем шли…
— Зато я приметливая, все вижу, и память у меня покамест не отшибло. Сейчас я этого Фомку припру к стенке, во всем сознается. Он тот еще шельма, где что плохо лежит, никогда своего не упустит. Уж я-то его душонку наизусть знаю. Больше некому…
— Если все так, как ты думаешь, то мне неловко в другой раз к батюшке в дом идти… — со вздохом выдавила из себя Варвара. — Считай, наша вина в том тоже есть…
— Это в чем ты вину нашла? Мы, что ли, Фомку подговорили ворованного порося к нему подкинуть? Хотя… может, и права ты… Если все откроется, как нам себя вести с ним? Он же все одно дознается, если уже не понял… Да, по-дурному как-то все вышло. Да еще в канун самого Рождества.
— Нет, лучше отказаться, пусть он кого другого найдет. Поговорю с Анной, женой кузнеца. Она тетка справная, то нянчиться к кому пойдет, то с огородом поможет. Не откажет и здесь.
— Что за Анна? — спросила Устинья. — Из наших кто, или из городских?
— Может, и не знаешь, не из наших слободских она, подружка моей старшей сестры была, оттуда и знакомы.
— И вправду, поговори с ней, а у батюшки прощения попросим, сошлемся, что у самих по дому дел много, — согласилась Устинья, останавливаясь у ворот своего дома, куда они как раз дошли. — Прощай что ли, пойду Фому своего пытать, где он того поросенка взять сподобился.
На этом они расстались. Варвара уходила, испытывая облегчение, что все закончилось благополучно. Но в душе все же она испытывала неловкость от того, что не исполнила обещания, не оказала помощи одинокому человеку и теперь опять потянутся дни тоски и одиночества, когда не с кем будет и словом перемолвиться…
Неизвестно, о чем и как Устинья вела разговор с Фомой, но соседи говорили, будто бы выскочил тот из дома, словно кипятком ошпаренный, и куда-то понесся большими скачками. Вечером его видели стоящим в веренице людей, что пришли на исповедь в Вознесенский храм к протопопу Аввакуму. Тот долго о чем-то беседовал с раскрасневшимся от полноты чувств и душевного раскаянья Устиньиным сожителем, но из храма вышел счастливым и сияющим, словно начищенный медный пятак. Даже обычная его хмурость пропала, и он долго крестился на купола стоящего неподалеку многоглавого Софийского собора.
Варвара же сдержала слово и нашла добровольных помощниц по хозяйству для Аввакума. Да и как им было не найтись, когда во все времена на Руси уважали и почитали прихожане батюшек своих, к которым шли на исповедь, крестили и венчали у них детей своих, звали проводить в последний путь близких, а то и просто искали совета, разумно полагая, что духовник их к Богу ближе и плохого не посоветует.
Уже к концу недели в дом к Аввакуму стала по необходимости наведываться жена кузнеца Анна, а вслед за ней явилась и пушкарская вдова Зинаида. Обе они оказались бабами в своем домашнем деле знающими, мигом навели порядок в протопоповом жилище, обещали в скором будущем заняться побелкой стен, принесли с собой кое-какую посуду, торопили Яшку Плотникова, который после встречи с дьяком и стражниками стал редко появляться, ссылаясь на свою занятость и отсутствие нужного материала.
— Ты уж поспешай, поспешай Яков Спиридонович, — уважительно наставляла его Анна. — Изба, почитай, полгода незапертой стояла, вот из нее добрые люди, кому не лень, все что можно и повыносили, одни голые стены оставили. Батюшке теперь ни сесть, ни лечь негде, а скоро должна матушка его с детишками подъехать, тогда совсем нехорошо будет.
— А я-то тут при чем? — почесывая патлатую голову, удивился Яшка. — Я из того дома ничегошеньки не взял, хотя и видел, как народ тащил чего ни попадя.
— Чего ж не остановил? Поди, вместе и пропили…
— Н-е-е-е, я к тому непричастен.
— Да я тебя и не виню, а все одно помочь человеку надо.
Не умеющий отказывать в таких случаях Яков соглашался, тем более что и Капитолина уже не раз интересовалась, как там продвигаются дела в доме, где поселился новый батюшка, а потому он почти каждый день приходил в дом, смотрел на пустые стены, шевелил губами и шел обратно.
Аввакум понял, что он вряд ли чего дождется от Якова, который жил, казалось, в ином мире и брался за работу, лишь когда какая-то невидимая и непонятная другим причина побуждала его к тому. Поэтому в очередной его приход спросил:
— Скажи, скоро ли закончишь все, что обещал?
— Да я уж и не помню, чего мной обещано было, — в раздумье отвечал тот. — Не лежит у меня душа к этой работе, сам не знаю, почему. И материала сухого нет у меня, а где его взять, не знаю.
Анна, слушавшая их разговор, неожиданно ткнула сухим кулачком Якова в бок и сказала:
— Нехристь ты, однако, Яков, как есть нехристь. Ты уж уважь человека, найди этот распроклятый материал, а батюшка за тебя помолится, а то ведь живешь, точно басурманин какой, и в церкви святой тебя сроду не увидишь. Так говорю, батюшка? — почтительно спросила она Аввакума.
Тот ничего не ответил, лишь слегка качнул головой, не зная, как себя вести с упрямым мастером, который вроде и от работы не отказывался, но и не спешит браться за дело.
— Как это — в храм не хожу? — вскинул Яков голову. — Намедни был, не исповедовался, правда, но батюшка наш видел меня, можете его спросить.
— Ладно, то не мое дело. — Аввакум сделал несколько шагов вдоль стены, изучающе посмотрел на Якова, так и продолжавшего стоять у порога в позе кающегося грешника. Потом открыл привезенный с собой ларец, вынул из него отрез дорогого сукна, подаренного ему кем-то из прихожан во время проводов, и издалека показал тому. — Не думай, будто задарма работать станешь, расплачусь сразу, как все исполнишь, можешь не сомневаться, не обману. Вот Анна тому порукой будет.
— Да-да. — Та торопливо закивала головой. — Ты уж, Яшенька, постарайся, изладь все поскорее, а батюшка Аввакум тебя не обидит.
Яков равнодушно посмотрел на отрез и не выразил ни малейшей заинтересованности, а потому даже отвернулся в сторону, проговорив:
— На кой он мне? Я такой одежи сроду не нашивал, к другой привык. Оставь ее, батюшка, лучше себе. Или вон Анне предложи. Она тому отрезу мигом применение найдет. Я ж гляну, что у меня на чердаке с лета лежит, может, и хватит стол изладить. Но обещать не буду…