Страна Семи Трав(изд.1976)
Шрифт:
— Тихо у нас,— с удовольствием пояснил комсомолец.— Слышно очень хорошо.
К головным санкам подбежал обеспокоенный Савчук.
— Что случилось? Почему стоим?
— Олени где-то бегут,— ответил я.— Как далеко доходит звук! Как по воде. Ведь еще не видно ничего.
— А сколько оленей? — спросил Савчук комсомольца.
Я удивился:
— Неужели и это узнает на слух? Комсомолец, в свою очередь, удивился.
— А как же! — сказал он обиженно.— Я не глухой, Два оленя бегут.
Он прислушался, подумал, добавил:
—
Еще несколько увалов, и вот вдали зачернело пять или шесть чумов. То была бригада Камсэ, старшего зятя Бульчу.
Два рослых красавца оленя, запряженных в санки, стояли подле центрального чума, поводя запавшими боками. Бульчу был здесь.
Пожилой нганасан, по-видимому его зять, откинул перед нами меховой полог-дверь и церемонно проводил внутрь жилья.
Подле очага, щурясь от дыма, сгоял мой бывший сосед по кино. Да, это был он! Морщинистое безбородое лицо его было как бы сжато в кулачок, а глаза напоминали воду, подернутую ледком. Когда он поднял их на меня, я понял, что он очень стар.
Мы чинно уселись на шкуры вокруг очага.
Согласно строгому местному этикету, не полагается сразу говорить о деле, ради которого приехал. Савчук знал это и соответственно вел себя, сдерживая нетерпение.
Потолковали о колхозных делах, неодобрительно отозвались о погоде, похвалили оленей Бульчу. Затем Камсэ спросил, видели ли мы в Новотундринске Кондюэ Соймувича Турдагииа? (Как вполголоса объяснили мне, это известный общественный деятель и первый нганасан-коммунист. Ни один разговор в тундре не обходится без упоминания его имени.)
Чтобы отплатить хозяевам ответной любезностью, Савчук спросил Камсэ, как учатся его сыновья, внуки присутствующего здесь Бульчу? Старый охотник заулыбался, а Камсэ с достоинством кивнул головой. Спасибо, учатся хорошо. Сейчас они в Дудинке, но к маю возвратятся домой. Ведь в мае предстоит переход на север, к предгорьям Бырранги.
Я не спускал глаз с Бульчу. До сих пор мы с Савчуком имели дело только как бы с косвенными уликами. Сейчас живой свидетель, очевидец сидел перед нами.
— Очевидец! Вы понимаете, как это важно для нас — очевидец? — бормотал Савчук, наваливаясь на мое плечо.
Я помалкивал. Очевидец! Не будет ли он путать и преувеличивать, как обычно делают все очевидцы?
Бульчу по внешнему виду был вполне «эмансипированный» житель тундры. Он имел часы, которые время от времени вынимал из-за пазухи и с глубокомысленным видом подносил к уху. При этом старый охотник многозначительно щелкал крышкой.
Я подумал вначале, что часы испортились. Но выяснилось, что Бульчу просто желает обратить наше внимание на буквы на крышке. Замысловатыми выкрутасами было изображено: «Лучшему охотнику, перевыполнившему план 1928—1929 гг., тов. Бульчу Нёрхову».
Вначале Бульчу вел себя с нами сдержанно. Лишь когда кто-либо из домашних спрашивал
Тем временем хозяйка, старшая дочь Бульчу, с приличной случаю торжественностью собирала ужин.
Было время, когда голодовки в тундре считались обычным бытовым явлением, особенно весной. По свидетельству дореволюционных исследователей, от голода вымирали целые стойбища.
Теперь это ушло в область преданий.
Советская власть помогла жителям тундры перейти на более высокую ступень материальной культуры. Оказалось, что тундра, которую принято было называть «скупой», тундра, где когда-то голодали юкагиры, чукчи, ненцы, нганасаны, может досыта накормить их всех.
Полно было еды и у наших хозяев.
Они усиленно потчевали нас, пододвигая наперебой лотки с олениной, гусятиной.
По-видимому, я с первого взгляда понравился Бульчу, потому что старый охотник, подсев ко мне и дружелюбно заглядывая в глаза, то и дело пытался сунуть в мою чашку (из отличного фарфора) кусок довольно грязного сала (верх любезности по нганасанским понятиям!).
Чаепитие, которым неизменно завершаются завтрак, обед и ужин,— почти нескончаемая процедура в тундре. Но вот бригадир и его тесть выпили по последнему стакану и, пыхтя, отвалились на шкуры. Посуда была убрана. Хозяева закурили трубки. Можно было переходить к цели нашего посещения.
Савчук начал издалека.
— Почтеннейший Бульчу, присутствующий здесь,— сказал он,— знаменитый охотник на Таймыре. Мы много слышали о нем. Ведь даже в журнале «Огонек», который печатается в Москве, помещен его портрет…
Начало было удачным. Старый охотник еще раз показал нам свои десны, зять одобрительно похлопал его по плечу, а дочь поспешно достала из мешочка небольшую фотографию, обведенную химическим карандашом, и подала нам:
— Этот портрет?
— Да, он.
Фотография пошла по рукам. Дольше всех любовался ею сам Бульчу. Он то отодвигал свое изображение на длину вытянутой руки, то приближал вплотную к глазам. Судя по широкой блаженной улыбке, он нравился себе на любом расстоянии.
Но едва лишь Савчук, покончив с этикетом, упомянул о Стране Мертвых, как старик перестал улыбаться и насупился.
Хозяин чума поспешил перевести разговор на охотничьи подвиги своего тестя. В прошлом он действительно был знаменитым охотником. И сейчас помогает мужчинам своего колхоза чем может: мастерит санки, чинит упряжь, плетет сети.
— Даром мяса в колхозе не ем,— с достоинством вставил Бульчу по-русски.— А когда-то добывал по сто двадцать диких (оленей) в год…
— Наверное, забирался с ними очень далеко, видел много странных вещей,— будто вскользь заметил Савчук.— Говорят, бывал даже в горах Бырранга, там, где никто не бывал.