Страна восходящего солнца
Шрифт:
Конечно, мы не знаем и никогда не узнаем, что произошло бы в случае победы Хидэёри, особенно с христианством в Японии, но с тех пор католическое учение стало превращаться из уважаемого в среде самурайской элиты в периферийное – социально и географически. Оно становилось учением, которого придерживались те, чьи мотивы принять его были далеки от осязаемой материальной и политической выгоды (крестьяне, часть горожан, ронины). Более того, вполне реальной причиной столь долгой и трагической агонии католицизма в Японии, затянувшейся на несколько десятилетий после окончательного взятия сёгунатом курса на закрытие страны и искоренения иноземных учений, нам видится… как раз специфика японского менталитета. Часто именно гири,чувство долга – детей перед родителями и наоборот, вассала перед господином, отдельного человека перед общиной, – характерное далеко не для одних только самураев, заставляло многих японцев упорно держаться за религию, презираемую и гонимую их правительством и даже (все более и более) большинством их сограждан. Конечно, современные католические авторы скорее видят в многочисленных актах религиозного мученичества сугубо христианский момент верности учению Христа. «Христианство
Альтернативный взгляд представлен, например, в уже упоминавшейся нами новелле Акутагава «О-Гин». Героиня новеллы, тайная христианка, устоявшая перед пытками и приговоренная к сожжению, в последний момент отрекается от своей веры, сознательно жертвуя возможностью попасть в рай, ибо тогда она не сможет встретиться со своими уже умершими родителями-буддистами, которые, без сомнения, попали в христианский ад! В силу подобной же логики многие потомки японцев-христиан упорно продолжали оставаться стойкими приверженцами этой религии и в дни жестоких гонений. Например, мы знаем, что все ронины – военные руководители Симабарского восстания – когда-то были вассалами дона Антонио, Кониси Юкинага и, вполне возможно, христианами именно «из чувства благодарности господину». Отсюда же – мученичество целыми семьями, реже – целыми общинами…
Конечно, общее число христиан в 1610-1630-х годах резко пошло на убыль. В стране не осталось открытых его приверженцев среди даймё или высшего самурайства. Преемники умершего через год после взятия Осака Иэясу – сёгуны Токугава Хидэтада (правил до 1623 г.) и Токугава Иэмицу (годы правления 1623–1651) – усилили общий курс на сознательную изоляцию Японии от всего остального мира и прежде всего от «опасных» европейских влияний (политических, экономических и культурно-бытовых). В рамках программы «бамбукового занавеса» важную роль сыграло сужение всяких контактов с иностранцами до исключительно торговых, и то только с англичанами и голландцами (заслуга Адамса!), запрет на поездки японцев за границу, строгий запрет на всяческую миссионерскую деятельность и борьба с христианством в среде самих японцев. Заметим, что какими бы жестокими и бесчеловечными ни были меры сёгуната по преодолению последствий христианизации Японии, они часто копировались с европейских же образцов! Так, именно европейская практика сжигания еретиков на кострах подсказала сёгунскому правительству это вид казни – в 1622 году, в «году мученичества», как назван этот пик репрессий в документах дальневосточных католических миссий, 30 католиков-японцев, упорствовавших в своей вере, были обезглавлены, а 25 – сожжены (среди них девять иностранцев). Английский купец Ричард Кокс, протестант, ставший свидетелем казни в Нагасаки, писал: «Среди них были дети пяти или шести лет вместе со своими матерями. Обнимая детей, женщины кричали: «Иисус! Прими наши души!» Много христиан томилось в тюрьмах, ожидая близкой смерти». По данным католических миссий, с 1616 по 1629 год в Японии было казнено 750 человек, а несколько тысяч умерло в тюрьмах от пыток и плохого обращения.
Впрочем, некоторая непропорциональность этих цифр общему числу крещенных за предшествующие десятилетия японцев позволяет с определенной долей уверенности утверждать, что репрессии относительно христиан в это время все же были достаточно избирательными, а не массовыми, иначе они затронули бы десятки тысяч. Целью сёгуната было запугать, заставить повиноваться, но не уничтожить всех японских христиан физически. Отсюда – предельно жестокие формы казни, их публичность, выбор места (главные города, места наибольшей концентрации христианского населения) и т. д. В 1640 году (уже после восстания в Симабара, о котором речь пойдет несколько ниже) режим сёгуната скопировал даже европейскую систему «священной инквизиции», не только поощряя доносы и поиск тайных христиан и скрывающихся миссионеров, но и основав специальную религиозную организацию «Сюмон Аратамэ»(«Врата очищения») – во многом в противовес иезуитскому ордену. Буддистские священники из этой организации должны были следить за очищением столицы страны Эдо от христианского учения (в виде его сторонников, символов, литературы и т. д.). Подобные же организации по приказу сёгуна должны были организовать и все даймё страны во владениях своих кланов (которых было до 200). Впрочем, некоторые из князей, вроде неоднократно упоминавшегося Хосокава Тадаоки, на вопросы недругов и чиновников сёгуната о том, есть ли в их владениях христиане, имели достаточно мужества и уверенности в себе, чтобы ответить: «Не знаю, знаю лишь, что все мои подданные – надежные и верные люди». Для тех, кто хотел доказать свою лояльность режиму, был придуман особый обряд фумиэ,суть которого заключалась в топтании ногами изображения Иисуса Христа. Желающих снять с себя подозрения было достаточно, и ремесленники даже поставили изготовление писанных маслом икон именно для этой процедуры буквально на поток. Нередко отрекающиеся от иноземной веры японцы должны были произнести следующую, поразительную по своей сути, клятву: «На протяжении многих лет мы были верующими христианами. И все же мы поняли, что христианская религия есть религия зла… Таким образом, мы подтверждаем это заявление в письменном виде перед вами, досточтимый магистрат. Никогда более не отойдем мы от нашего отречения, даже в самом тайном уголке сердца. Если же когда-нибудь нас посетит пусть самая ничтожная мысль, да покарает нас Бог-Отец, Бог-Сын и Бог Дух Святой, Святая Мария, все ангелы и святые. Да откажемся мы ото всей милости Божьей, отринем все надежды, подобно Иуде Искариоту, став посмешищем для всех людей, не вызывая ни у кого ни малейшей жалости и умерев наконец жестокой смертью и претерпев все муки адовы без надежды на спасение. Такова наша христианская клятва…» В этом тексте прежде всего поражает то, что отрекавшихся заставляли клясться именами тех, от кого они якобы добровольно отказывались, – это говорит о том, что правительство сёгуната рассматривало христианство не как фальшивую, ложную или бессильную, но именно как вредную для Японии религию! В случае отречения христианин мог рассчитывать на помилование, а вот потомки казненных на протяжении жизни семи поколений находились под особым надзором чиновников сёгуната. Каждый год они обязаны были приходить в определенный буддистский храм и отрекаться от Христа.
Кстати, напомним, что на другом конце планеты в это же самое время единоверцы мученически гибнущих в Японии ни в чем не повинных католиков, служители церкви и святой инквизиции в Испании массово казнили еретиков, не желавших отречься от своих убеждений, крещеных евреев и мавров, заподозренных в отречении от христианства. Более того, португальский иезуит Дуарте Корреа, подвергнутый пыткам и сожженный в августе 1638 года в Омура, оставил нам дневник с описанием Симабарского восстания, посвятив его… Генеральному инквизитору Португалии Франсиско де Кастро!
Вышеупомянутое восстание на полуострове Симабара и островах Амакуса неподалеку от Нагасаки стало последней, запоздалой судорогой агонии католицизма в Японии в XVII веке. Многое свидетельствует о том, что социальные причины, в том числе непомерное угнетение крестьян местными феодалами (среди которых попадались откровенные садисты вроде даймё Мацукура, подвергавшего крестьян пыткам и казням с целью выжать из жителей этого каменистого бедного района Японии дополнительные налоги и покончить с христианством, варя заподозренных в горячих источниках), были основной причиной массового выступления отчаявшихся людей, которым угрожала голодная смерть. Если бы не это, то вполне возможно, что внешнее отречение и тайное исповедование христианства имели бы место здесь в той же мере, что и повсюду на Кюсю. Но слишком ретивые чиновники сёгуната в данном случае явно перегнули палку, результатом чего стало небывалое в истории Японии массовое восстание крестьян под христианскими лозунгами. Как бы ни пыталось правительство задним числом приписать факт начала восстания проискам чужеземных миссионеров, оно не смогло схватить ни одного из них – по той простой причине, что, как заметил современный американский японист Айвен Моррис, «восстание в Симабара было чисто японским делом».
По сути, добавим мы, хотя невероятный героизм повстанцев, безусловно, подпитывался легендами о скором конце ненавистного режима, конце, который принесет справедливый христианский Бог и
Его посланец – «мальчик, которому будет дважды по восемь лет,
Этот юноша, одаренный от рождения всеми способностями,
Без труда проявит свою божественную силу.
Тогда Небеса воспламенят свой цвет на востоке и западе,
А Земля заставит цветы расцвести до времени.
Уделы и провинции загрохочут и заревут,
А обитатели этих мест увидят деревья и поля, охваченные пламенем.
Все люди будут носить на шее крест с девятью драгоценностями,
И внезапно на полях и холмах взовьются белые флаги.
Все учения будут тогда поглощены истинной верой,
И наш Небесный Господь спасет людей этого мира…»
Перевод А. Фесюна
Далее в этой поэме, написанной, по преданию, популярным в среде японских тайных христиан португальским иезуитом за 25 лет до событий в Симабара, говорилось о том, что три учения (буддизм, конфуцианство и синто) будут заменены Единым (т. е. христианским). Многие отчаявшиеся японцы верили, что это станет предвестием неких апокалиптических событий, а возможно – и Страшного суда. И недостатка в его предвестиях не было – в 1637 году на Кюсю бушевали пожары, в небе видели странное красное свечение, но главное – внезапно осенью расцвела сакура!
И юноша шестнадцати лет, которого многие считали воплощением Иисуса, тоже явился. Звали его Масуда Токисада, но в истории он известен как Амакуса Сиро ( Сиро –то есть «четвертый сын» – с островов Амакуса), и был он сыном бедного самурая, служившего когда-то великому христианскому даймё Кониси Юкинага, а затем ставшего деревенским старостой. Отец Амакуса Сиро (далее мы будем называть этого юного трагического персонажа именно так) – Масуда Ёсицугу, мало того что был христианином, так еще и занимался смертельно опасным проповедничеством в Нагасаки и на островах Амакуса, причем в это дело были посвящены и его дети – дочь Регина и сын Сиро. Именно о Сиро, научившемся читать уже в четыре года, с раннего детства начали рассказывать, что он способен совершать разнообразные чудеса – к нему (как к великому Франциску из Ассизи) слетались дикие птицы, его видели ходящим по воде «аки посуху» и т. д. Эти и многие другие образы, творчески заимствованные из христианских сборников легенд о святых, имели немалый успех в среде ужасающе бедных, угнетенных, отчаявшихся крестьян-христиан южного Кюсю. Слава о появлении нового пророка, которого многие начали считать едва не воплощением самого Дэусу, распространились с потрясающей быстротой. В 12 лет Сиро стал слугой китайского торговца в Нагасаки, затем он какое-то время прислуживал влиятельному самураю из дома Хосокава (фамильные архивы этого рода содержат описание больших способностей, которыми был наделен юноша – и это несмотря на то, что князь Хосокава стал одним из главных руководителей подавления восстания в Симабара). Где-то в это же время Сиро был тайно крещен, получив при крещении имя Хиэронимо (Иероним). Многие исследователи полагают, что роль Амакуса Сиро в последующих событиях ограничивалась духовным лидерством, ведь юноша был совершенно не осведомлен в военном деле. Он был Тэндо(Дитя Небес), а в бой крестьян вели его отец и еще пять-шесть ронинов, неплохих организаторов и военачальников. Восстание было достаточно хорошо подготовлено – его организацией занимались старосты деревень, хотя основную массу восставших составляли все же крестьяне-бедняки. Все это подтверждает гипотезу о непомерно жестокой и неразумной эксплуатации этого региона сёгунским правительством, в результате чего стала возможной такая солидарность различных социальных групп крестьянства юга Кюсю.