Страна за горизонтом
Шрифт:
В 1929 году СССР подписал контракт с концерном Форда на строительство автозавода в Нижнем Новгороде, который вскоре переименовали в Горький, а во всем мире до конца 1940-х называли «русским Детройтом». Теперь каждый городской житель «знал в лицо» фордов-скую черную «эмку» для начальства и трудягу грузовик–«полуторку».
«Хотя был конец тридцать пятого года, Дирборн и Детройт были переполнены рекламными экземплярами модели тридцать шестого. Образцы автомобилей стояли в отельных вестибюлях, в магазинах дилеров. Даже в витринах аптек и кондитерских, среди пирожных, клистиров и сигарных коробок, вращались автомобильные колеса на толстых файрстоновских шинах. Мистер Генри Форд не делал тайны из своей продукции. Он выставлял ее где только можно».
Недорогой и надежный фордовский седан 1935 года выпуска стал
В 1960-х годах замминистра внешней торговли СССР Николай Смеляков написал книгу «Деловая Америка», весьма обстоятельную и объективную с точки зрения технического специалиста (редкий случай, когда советская техническая литература стала бестселлером). Автор приводил одну из историй, связанных с Генри Фордом: «Пришла наша группа русских инженеров на завод, принаряженная в белые сорочки с галстуками, начищенные ботинки и хорошие костюмы. Словом, как подобает инженерам, да еще появившимся на чужом заводе и в чужом доме. Вся группа вольготным шагом, озираясь по сторонам, направилась к цехам, чтобы увидеть, как американцы делают автомобили. По заведенному порядку на заводе никто без дела не ходил и не отлучался от своего рабочего места. Да и вообще трудно увидеть на заводской территории хотя бы одного пешехода, не говоря уже о группе людей. Старик Генри Форд (это было в годы первой пятилетки), сидя за рулем автомобиля и направляясь по обычному своему маршруту для посещения цехов завода, немедленно обнаружил шагающих по дороге людей без определенных занятий. Форд остановил машину, спросил:
“Кто? Почему ходите без дела?” Выслушав невнятные ответы, он приказал завтра же утром явиться к нему. На другой день каждый получил спецодежду и был поставлен для исполнения строго определенной операции в качестве рабочего».
«Форд выглядел моложе своих семидесяти трех лет, и только его древние коричневые руки с увеличенными суставами показывали, как он стар. Нам говорили, что по вечерам он иногда танцует», – поведали авторы «Одноэтажной Америки». Форд не любил новомодные фокстрот и чарльстон, отдавая предпочтение деревенской кадрили, а рабочим в Дирборн выписали несколько десятков учителей народных танцев. «У него близко поставленные колючие мужицкие глаза. И вообще он похож на востроносого русского крестьянина, самородка-изобретателя, который внезапно сбрил наголо бороду и оделся в английский костюм».
Свой «демократический» имидж Генри Форд порядком подрастерял, когда в собственной газете «Дирборн Индепендент» начал публиковать «Протоколы сионских мудрецов» и серию статей, винивших евреев во всех бедах, от захвата власти большевиками в России до снижения уровня чемпионата по бейсболу. Американские евреи ответили бойкотом фордовских автомобилей, а в Голливуде заявили, что отныне на экранах в аварии будут попадать только машины «старого Генри». Олигарху пришлось принести публичные извинения, свалив вину на редакторов, закрыть газету и распорядиться уничтожить тиражи своих антисемитских изданий.
Обо всем этом нет упоминаний в «Одноэтажной Америке» – у авторов были иные литературные задачи. Фордовский конвейер как бы вне политики, хотя московские гости высказывают озабоченность обезличивающим монотонным трудом на сборке машин (вспомним сталинское упоминание простого человека как «винтика» большого производства). Один из пассажей книги завуалированно пародирует стиль, который насаждался в стране после Первого съезда писателей: «Товарищ Грозный (представитель советского автопрома – Л. С.) стоял посреди цеха, и на его лице, озаряемом вспышками огня, отражался такой восторг, что полностью оценить и понять его мог, конечно, только инженер, просто инженер, а не инженер человеческих душ».
Лаборатория Томаса Эдисона в Музее Форда
Архитектором, который сформировал индустриальный облик Детройта и Дирборна, был Альберт Кан, имя которого Ильф и Петров произнести не могли. Сын немецкого раввина-иммигранта прекрасно поладил с Фордом и проектировал большинство промышленных сооружений не только для него, но и для двух других голиафов автоиндустрии – «Дженерал Моторс» и «Крайслер». С 1929 по 1932 годы детройтское бюро Кана создало для Советского Союза более пятисот индустриальных объектов-гигантов, в числе которых тракторные (то есть танковые) заводы в Сталинграде, Харькове, Челябинске, автомобильные заводы в Москве и Нижнем Новгороде, литейные и машиностроительные цеха в Свердловске, Нижнем Тагиле, Кузнецке, Магнитогорске. О великом вкладе строительной фирмы Albert Kahn и ее специалистов в советскую индустриализацию говорить категорически запрещалось, а все достижения приписывались безликому и секретному «Госпроектстрою».
«Фордовский метод работы давно вышел за пределы простого изготовления автомобилей и других предметов. Эта система в величайшей степени повлияла на жизнь мира», – за двумя ильфопетровскими главами, посвященными Дирборну, раскрывалась иная, манящая и отталкивающая цивилизация. С массовым автомобилем началась эпоха консюмеризма. Сама машина меняла лицо США: нужны были новые широкие автострады, заправки («бензинные киоски», по Маяковскому), станции техобслуживания, новые инфраструктуры и технологии. В 1925 году открылся первый в Америке универсальный магазин для покупателей, добирающихся до него на колесах. Делались даже прогнозы, что весь мир скоро превратится в фабрику, построенную на принципах Форда, с жестким разделением на управляющих и пешек, от которых инициативы и индивидуальности не требуется. В сатире-антиутопии Олдоса Хаксли «О дивный новый мир» (1932) Генри Форда почитали как пророка, а летосчисление вели со дня выпуска его первого массового автомобиля модели «T». Вместо «ей-богу» в новом обществе Хаксли принято выражение «ей-Форду», а вместо крестного знамения люди «осеняют себя знаком T».
После себя «великий Генри» оставил музей своего имени в Дирборне – один из крупнейших выставочно-просветительских комплексов на территории Соединенных Штатов. Ильф и Петров смогли увидеть начало грандиозного замысла Форда – воссоздание облика исторической Америки: «Деревня занимала большую территорию, и для осмотра ее посетителям подавались старинные кареты, дормезы и линейки. На козлах сидели кучера в шубах мехом наружу и цилиндрах. Они щелкали бичами. На кучеров было так же странно смотреть, как и на их лошадей. Въезд на автомобилях в Гринфилд-виллидж запрещен. Мы забрались в карету и покатили по дороге, давно нами не виданной. Это была тоже старомодная дорога, чудо пятидесятых годов девятнадцатого века, – грязь, слегка присыпанная гравием. Мы катили по ней неторопливой помещичьей рысцой».
Деревня Гринфилд-виллидж предлагает посетить патриархальный мир с помощью гидов-актеров, одетых в костюмы ушедшей эпохи. Сейчас таким не удивишь даже любознательного ребенка, но и в этом начинании Генри Форд был первопроходцем. Работающая деревянная мельница (старейшая в США), амбары, гончарная мастерская, плотницкая и кузница, где кипит работа, сельский магазин, в котором угостят свежим хлебом и сидром по старинным рецептам – эффект глубокого погружения в доиндустриальную эпоху.
Амбиции Форда не позволили ему остановиться только на ностальгически-этнографических декорациях. В его родной Дирборн привезены или бережно на месте восстановлены памятники научного и технического взлета США. «В музейную деревню целиком перенесена из Менло-парка старая лаборатория Эдисона, та самая лаборатория, где производились бесчисленные опыты для нахождения волоска первой электрической лампы, где эта лампа впервые зажглась, где впервые заговорил фонограф, где многое произошло впервые». Интересно, что Ильфу и Петрову посчастливилось встретиться с уникальным экскурсоводом – последним из тогда живущих сотрудников лаборатории Эдисона, и получить от него в качестве сувенира оловянную ленту фонографа, копию первой в мире звукозаписи.