Страна желанная
Шрифт:
Глебка постоял возле проруби, потом ходко припустил к высокому городскому берегу. От быстрой ходьбы он согрелся и, поднявшись в город, пошёл медленней. На выезде дорога разветвлялась. Глебка постоял минуту перед развилкой, повернул влево и вскоре очутился на толкучке.
Едва ли за всю свою жизнь Глебке довелось видеть такое количество людей, сколько увидел он в одну минуту, попав на толкучку. Тут были и архангельские обыватели и окраинная беднота, меняющая последнюю рубаху на хлеб, и спекулянты всех мастей и рангов, и валютчики, охотившиеся на фунты стерлингов или доллары.
Здесь
Более крупные спекулянты и валютчики собирались в кафе «Париж» на Троицком проспекте. Они сидели за столиками и перед ними стояли бисквиты и кексы, варенья и ананасы, старые коньяки и виски, черри-бренди и ром. Играл оркестр, состоящий из каких-то гнусавых инструментов. Американские и английские офицеры в длиннополых френчах танцевали с дочками купцов и лесозаводчиков вихляющий «уанстеп» и шаркающий «шимми».
Стоя перед огромными с избу вышиной окнами кафе, Глебка дивился и величине этих окон, и количеству бутылок на столиках, и неестественно вихляющимся танцорам, и оркестрантам, торопливо выдувающим из своих гнусавых трубок множество суматошных, скачущих, захлёбывающихся звуков. Больше всего дивился, однако, Глебка матёрому бурому медведю, который, вздыбясь за стеклянной дверью кафе и уставясь на посетителей стеклянными глазами, протягивал на передних лапах круглый поднос с бутылкой вина и стаканом.
Буян, подозрительно покосясь на медведя, глухо заворчал. Глебка толкнул пса коленом и сказал строго:
— Загунь.
Ему стало вдруг жаль этого неживого зверя, которого приволокли из леса в чадную трактирную кутерьму. Он нахмурился и, отвернувшись от окон кафе, тронул Буяна за загривок:
— Пошли, давай.
Буян фыркнул и поплёлся вслед за Глебкой по Троицкому проспекту, развёртывающемуся перед ним бесконечной пёстрой лентой.
Среди прохожих было очень много рыжих шуб. Едва не половина встречных были иностранные солдаты и офицеры. Их отрывистый говор, стук кованых ботинок, звон медных пряжек, их смех и пьяные песни, их крики и хриплые патефонные «уанстепы» наполняли город. При этом и пение, и смех, и стук ботинок — всё было громкое, уверенное, хозяйское.
Хозяева ни в чём себя не стесняли. Стоявший возле красивой магазинной витрины Глебка видел, как проходивший мимо американец выплюнул резиновую жвачку прямо на эту витрину. Шедший навстречу Глебке английский офицер, уставя ледяные глаза прямо перед собой, двигался по одной линии, не сворачивая при встречах с прохожими. Прохожие должны были сами позаботиться о том, чтобы не попадаться на его пути. Длиннолицый и негнущийся, он напоминал Глебке лейтенанта Скваба. Все они длиннолицые, крепкоскулые, розовощёкие напоминали Глебке лейтенанта Скваба и сержанта Даусона. Город был наполнен ненавистными Глебке сквабами и даусонами.
Это угнетало Глебку, и настроение его портилось с каждой минутой всё больше и больше. Мрачный и насупленный, вышел он к ограде Рождественской церкви. Неподалёку от
В это время стоявший на тротуаре иностранный офицер бросил что-то на дорогу. Мальчишки кинулись подбирать брошенное, а офицер в это время приставил к лицу фотографический аппарат и щёлкнул затвором.
Это был корреспондент американской газеты «Нью-Йорк Таймс», выполнявший заказ редактора на статью «Умирающая Россия». Статья доказывала, что вся Россия питается лебедой и сосновой корой и население её поголовно вымирает, что повинны в этом только большевики и «коммунистический режим», что без посторонней помощи Россия погибнет, но что эта помощь будет оказана «гуманными державами» лишь при условии ликвидации упомянутого «коммунистического» режима» и уничтожения большевиков. Статья была уже написана, и корреспондент готовил к ней серию фотоиллюстраций. Сейчас он был занят созданием необходимого ему кадра к разделу статьи «Большевики морят голодом детей».
Кадр делался так: корреспондент бросал галету на дорогу, мальчишки кидались подбирать её, толкая друг друга. Улучив момент, корреспондент щёлкал затвором.
Глебка постоял несколько минут, глядя на возившихся у его ног ребят, и сердце его дрогнуло обидой. Он ничего не знал о намерениях стоявшего на тротуаре американского корреспондента, ничего не знал о его статье, но одно он понял: перед его глазами совершается что-то скверное, оскорбительное и издевательское.
Заметив подошедшего Глебку, корреспондент тотчас оценил живописность его фигуры и захотел его вставить в свой кадр. Он кинул ему галету, но кто-то перехватил её. Он бросил другую к самым ногам Глебки и крикнул, указывая на неё:
— Но. Русский бой. Хепп. Хепп!
Мальчишки бросились к галете, но Глебка предупредил их и поднял галету первым. Это была обыкновенная солдатская галета — толстая, тяжёлая, вся в пупырышках, величиной чуть меньше ладони. Архангелогородцы называли эти заморские галеты презрительно бишками. Глебка видал и раньше эти бишки, но впервые держал одну из них в руках. Галета была суха и румяна. Глебка невольно облизал губы и судорожно повёл ртом. Он был голоден, и на руке его лежала румяная, толстая галета. Он мог положить её в рот и жадно жевать, жевать… А этот со своим стеклянным глазом снимал бы, с какой жадностью русские жуют американские галеты, как они голодают, как необходима им американская «помощь». Глебка искоса кинул быстрый взгляд на офицера, и внезапно ему пришло на ум, что если взять бишку и пустить её в голову этому камману, то она может здорово ушибить…
В то же мгновенье он поднял руку с галетой и крикнул:
— На, подавись своими бишками, бродяга!
Он широко размахнулся и пустил галету в офицера. Галета ударилась в круглый глаз объектива и, хрустнув, разлетелась на куски.
Что было дальше, Глебка уже не мог видеть, так как счёл за лучшее немедленно исчезнуть с поля битвы. Повернувшись спиной к офицеру, он со всех ног побежал по переулку, вывернулся из него на Троицкий и помчался по направлению к собору.