Страницы истории сельскохозяйственной науки ХХ века. Воспоминания учёного
Шрифт:
По соседству с монастырем, всего в 5–6 верстах от него, расположилось с. Большая Раковка. Тесные семейные связи с соседями, постоянное соприкосновение двух селений по хозяйственным делам установили между ними давние традиции взаимопомощи. Трудно себе представить, что через каких-нибудь шесть лет между Каменкой и Раковкой вспыхнет «война», и пулеметные очереди каменских красногвардейцев будут хлестать по монастырским воротам.
III. Самарское духовное училище (1909–1913)
Наши учителя
Бурса! О классической гимназии времен рубежа двух столетий написаны сотни и тысячи страниц. Особенно богата в этом отношении художественная литература. Если перелистать страницы воспоминаний о школьных годах В. Г. Короленко, Н. Г. Гарина-Михайловского, К. Г. Паустовского, Л. А. Кассиля с его великолепной «Швамбранией», В. П. Катаева, С. Я. Маршака и других, то можно увидеть целую галерею классически вылепленных образов гимназического начальства, учителей в вицмундирах и без них, в домашней обстановке, закостенелых мракобесов и удивительных в своей целостности властителей дум тогдашней молодежи, надзирателей, часто выполнявших роль полицейских ищеек (педелей), и, наконец, грозных бородатых швейцаров.
Что же касается духовного училища и семинарии, то после получившей широкую известность повести «Очерки бурсы» Н. Г. Помяловского и удивительного своей художественной реалистичностью «Дневника семинариста» И. С. Никитина, осветивших бурсу пятидесятых годов прошлого века, ничего подобного гимназическим очеркам в советской литературе не появлялось. Да и кому из писателей нужно было копаться в своем бурсацком прошлом, которое, если нельзя было скрыть, то всячески затушевывалось или в угоду современности извращалось. Так, за словами «бурса», «бурсак» и остались образы чего-то до предела грубого, неотесанного, бескультурного …, подобного тому образу зубрилы-семинариста, который запечатлен в знаменитом одноименном романсе Мусоргского. Он зудит скороговоркой латинские исключения: panis, piscis, crinis, finis, ignis, lapis, pulvis, cinis (хлеб, рыба, волос, конец, огонь, камень, пыль, пепел) и в то же время мечтает о красавице-поповне.
А эта самая бурса дала искусству и науке таких творцов, как крупный деятель времен Александра I Сперанский, Чернышевский, Добролюбов, Помяловский, почвовед Докучаев, физиолог Павлов, хирург Бурденко, историк Ключевский и др. Известно, что Сталин учился в Горийском духовном училище и в Тифлисской семинарии. Спрашивается, как же семинария могла выпустить таких крупных представителей литературы, науки и политики? Мои записи о семинарии последних лет ее существования могут немного восполнить имеющийся пробел.
Система подготовки кадров православного духовенства включала три ступени: четыре класса духовного училища (после трех классов сельской школы), шесть классов духовной семинарии, из них два последних специальных, и четыре курса духовной академии. Эта система просуществовала многие десятилетия, мало меняясь в своем существе, лишь приспосабливаясь к «духу времени» и требованиям жизни, пока не сгорела в огне революции. Знакомство с этой системой начнем с духовного училища.
Яркий солнечный день сентября 1909 г. Я, десятилетний парнишка, обживаю большой двор Самарского духовного училища, расположенного на углу Хлебного переулка рядом с огромной Воскресенской площадью, в последние годы полностью застроенной каменными громадами. «Обживать» для резвого мальчишки малого роста со слабыми кулаками да к тому же вихрастого, попавшего на житье и учебу из деревни в город, – это довольно трудная стезя в его маленькой жизни. Случайно наклонишься, натянутся на ягодицах новые форменные брюки, – получаешь по заду от какого-нибудь верзилы молниеносный щелчок; как будто кто-нибудь иголкой ткнул в зад. Или новая фуражка с блестящим козырьком и кокардой «духовятины» сдвигается на нос. Вопрос: «Угадай, кто?» Не угадал – сильный пинок под зад и летишь кувырком в пыль вместе со своей форменной фуражкой. Или на гигантских шагах занесут тебя в страшную высь, и ты там плаваешь ни живой, ни мертвый, пока кто-нибудь из более сердобольных не сжалится над бедным воздухоплавателем. Или кто-нибудь хватает тебя за вихры: «Вот так орел!» (моя кличка) – и большим пальцем проводит от затылка к макушке против волоса. Очень больно!
Распорядок в училище был точный и строгий. Было по три параллельных класса, в каждом примерно по сорок человек, а всего в училище около четырехсот парней, почти все из деревни. Беднейшие из них, сыновья псаломщиков, диаконов и многодетных священников, зачислялись сразу на казенный кошт. Человек полтораста таких пролетариев» помещались на первом этаже большого деревянного корпуса, где были и спальни, и столовая, откуда всегда несло кислыми щами и капустой, а по постным дням – гороховой кашей. Последняя считалась неплохим сытным блюдом, но она способствовала усиленному выделению газов, особенно на уроках нелюбимых преподавателей. Этим настоящим бурсакам выдавались два костюма: будничный из серого дешевого молескина («чертова кожа») – и праздничный – получше, но на сукно денег из кассы взаимопомощи духовенства (тогда называлась эмиритальной кассой) [18] » не хватало.
18
Ежегодно взносы в эмиритальную кассу были установлены в 1876 г. по пяти разрядам: 10, 8, 6, 4, 2 рубля. Через 35 лет в соответствии с ними выплачивалась полная пенсия в сумме: 300, 240,180,120, 60 рублей в год.
Более обеспеченные сынки священников жили по частным квартирам на своем коште. Квартиры подбирались с разрешения начальства. Старушки сдавали большую «залу», где и размещались 6–9 учащихся на всем готовом и со стиркой белья. Такие «микрообщежития» держались под постоянным присмотром надзирателей: вечером все должны быть дома и сидеть за уроками, по постным дням не готовить скоромного и т. п. Все проступки записывались в особые журналы. У таких своекоштных бурсаков и костюмы были получше, и ели они посытнее, чем казеннокоштные.
Ученик Самарского духовного училища Николай Орловский
Как единственный сын священника из «богатого» прихода, я пользовался относительной свободой. В первый год меня взял на «харчи» многосемейный священник кладбищенской церкви, уже известный читателям как первый мой экзаменатор, отец Адриановский. Но к концу учебного года кто-то из его ребят захворал заразной болезнью, и я был помещен на «харчи» к двоюродным дедушке и бабушке. Дедушка – последний осколок какого-то дворянского рода – парализованный, непомерно растолстевший старик, получал ничтожную пенсию, на которую бабушка пыталась прокормить целую семью из трех дочек и сына. Это была тихая трагедия безысходной бедности.
Подарки из деревни от обильного стола отца в оплату за мой пансион составляли немалую часть питания всей семьи. Примечательно то, что дом, в котором жила эта семья, находился на углу Шихобаловской (затем Крестьянской, ныне Ленинской) и Почтовой улицы, т. е. как раз наискосок от того двухэтажного дома, который снимался Ульяновыми, когда В. И. Ленин работал в Самаре (1889–1893). Сейчас в этом доме организован ленинский музей. Против моего окна красовалась на противоположной стороне улицы яркая, протянутая над тротуаром вывеска, на которой крупными буквами было написано: «Всемирно известный портной Кулагин». Реклама прежде всего! Его «знаменитая» мастерская помещалась в подвале одноэтажного деревянного старого домишки.
У бабушки я прожил недолго и все последующие годы занимал светлую комнату в богато обставленной просторной квартире М. В. Богданович, учительницы музыки в Епархиальном училище, окончившей Московскую консерваторию во времена Н. Рубинштейна. Заодно я брал у нее уроки игры на рояле и пользовался в свободные часы ее великолепным инструментом. Итак, бурса держала меня в своих жестоких руках на уроках в классе своим безотказным ритмом жизни, быта, дисциплины, своими узами товарищеских связей, но она не касалась моей второй половины рабочего времени и это, конечно, сказалось на формировании моей личности.