Страницы истории сельскохозяйственной науки ХХ века. Воспоминания учёного
Шрифт:
Пристрастием к «зеленому змию» страдал и диакон Твердышев Федор Васильевич, но болезнь эта проходила в скрытой форме, более приемлемой для лица духовного звания. С поступлением в магазин партии популярного жигулевского пива отец диакон потреблял его дюжинами и заболевал на неделю. Пивной дух изгонялся субботней баней, где диакон, надев ермолку, перепаривал на спор всех крепких мужиков и являлся на службу Господу Богу ко всенощной в полной готовности с приятным баритональным тенором и хорошим слухом, за что и ценили его прихожане.
Псаломщик Трофим Григорьевич Мячин, недоучка из бедной семьи, был в селе, как говорят, парнем-заводилой. Богатый на выдумки, он был, по существу, организатором и режиссером театрального кружка,
Земский врач Алексей Яковлевич Быстров был монолитной яркой фигурой высокого роста с лицом «топорной работы» (по Гоголю), низким басом, мускулистым атлетом, первоклассным терапевтом и хирургом, особенно по женским болезням. Пользовался он колоссальной популярностью среди населения целой округи. К нему на прием приезжали жители из трех-четырех волостей за сотни километров.
Помню, на солнцепеке у земской больницы ежедневно выстраивалась очередь в сорок-пятьдесят подвод с бабами-роженицами, детишками, огнедышащими мужиками, сваленными вдруг приключившейся «лихоманкой» на сенокосе или под самое жнитво. Фельдшер составляет список очереди и из кабинета врача доносится рыкающий бас Быстрова: «Барбина Авдотья!.. Косарева Меланья!.. Тюмкин Николай!.. Сыскин Иван!..» и т. д. по очереди.
Родился Быстров в с. Сороки Бузулукского уезда в 1872 г., отец его был фельдшером. После гимназии в Самаре окончил медицинский факультет Казанского университета и с 1898 по 1950 г. заведовал больницей в Б. Каменке с некоторыми перерывами: в 1905–1906 – на японской войне, в 1914–1917 – старшим врачом дивизионного госпиталя на немецком фронте, в 1919–1920 гг. – начальником санчасти Красной Армии войск Восточного фронта.
За полвека своей работы в Каменке он досконально изучил все бытовые болезни, спас многих от смерти с помощью срочного хирургического вмешательства. У меня, малого, обнаружил и ловко вытащил из носа засаженную пальцами и разбухшую горошину, а через 5–6 лет после того удалил застрявшую глубоко в глотке рыбную кость, так что я на собственном опыте хорошо помню его командный бас и ловкие пальцы хирурга.
Быстров не верил ни в Бога, ни в черта; в церковь не ходил, не исповедовался и не причащался, но воинствующим атеистом не был, по своему положению и быть не мог, и только невежливо мычал во время какого-нибудь разговора на тему о религии и чудесах. И ни один поп не писал доносов на Быстрова своему епархиальному начальству. Семьи духовенства тоже нуждались в медицинской помощи и потому на атеизм Быстрова смотрели сквозь пальцы и не гнушались сыграть с вероотступником в преферанс и пропустить рюмочку-другую водочки.
Занятый с утра до ночи в больнице, Быстров мало уделял внимания семье. Его жена, Юлия Васильевна, стройная блондинка, вырастила сына Евгения и дочек Валентину и Ниночку. Я был связан с ними детскими играми, а затем общей учебой всей каменской молодежи в Самаре. Судьба приготовила и самому Быстрову, и его семье много тяжелых испытаний, но об этом позднее, когда Каменка дойдет до Гражданской и Отечественной войны (см. II и III части).
Наши учителя. Первые упоминания в церковной летописи о школе на 30 мальчиков относятся к 1869 г. По записям за 1881 г., в школе числилось уже 75 мальчиков и 17 девочек, а в 1890–106 мальчиков и 30 девочек. В голодный 1891 г. число учащихся упало до 82 мальчиков и 18 девочек. Под школу была занята церковная сторожка. В 1897 г. одновременно с новым храмом было выстроено довольно просторное здание трехклассной церковно-приходской школы, где я и обучался грамоте.
Вспоминаю с благодарностью «учительницу первую мою» – Марию Александровну Архангельскую, вкладывавшую всю душу и таланты, не растраченные на семейные заботы, в обучение крестьянских детишек, приходивших в школу в зимнюю стужу с далеких «концов», села в своих потрепанных зипунах и лаптях. Мягкий характер, необидные замечания и в то же время педантизм опытной учительницы в освоении мудреных палочек, азбуки, письма, чтения, счета, начал арифметики, глубокое знание крестьянской нужды, болезней, непритязательность к собственным нуждам (на 25 рублей своего месячного жалованья широко не развернешься!) – все создавало вокруг нее атмосферу искреннего уважения, простой любви и непререкаемого авторитета.
Я был, видимо, трудновоспитуемым учеником. Обучение школьной премудрости мне давалось легко, что было следствием семейно-бытовой обстановки. Свободное время расходовалось на шалости и шутки. Я начал зло насмехаться над девочкой, ходившей с клюшкой вследствие какого-то дефекта. Этот пакостный проступок был передан на суд моей матери, которая после долгого слезного внушения заставила меня на коленях поклясться перед иконой божьей матери с зажженной лампадой в том, что никогда я над телесными недостатками людей насмехаться не буду. Так школа и семья единым фронтом занимались воспитанием детей.
Запомнился первый мой экзамен. В разгар майского полдня я зашел к Адриановским, где был схвачен огромным плотным «дядей» в подряснике с черной окладистой бородой. Как оказалось, это был брат С. И. Адриановского, благочинный по Каменско-Красноярскому «кусту», только что приехавший из Самары на экзамены и проверку работы церковно-приходской школы в Каменке. Усадив меня на колени, он спросил об имени и фамилии. «Вот хорошо, что ты мне попался! Читай «Отче наш»!» Я прочитал без запинки несколько молитв, решил простенькие задачи по счету в уме, написал без ошибок несколько продиктованных фраз. Через 10–15 минут все было закончено. Слышу: «Ну, отец Семен, напиши этому парню похвальный лист!» Похвальный лист с красочными разводами на отличной бумаге, заполненный каллиграфическим почерком Адриановского с приложением большой церковной печати, был немедленно вручен мне лично; ошеломленный неожиданным успехом, побежал галопом домой, перебежал пыльную дорогу, рванул садовую калитку и, взбегая через две ступеньки на крыльцо родного дома, споткнулся и при падении проткнул кулаком драгоценный документ в самой его середине, ужасом в глазах и горючими слезами я демонстрировал его родителям. Для моего утешения пришлось пропащий документ срочно реставрировать. Он был наклеен аккуратно на картон, зияющая рваная рана на нем стала малозаметной. Похвальный лист был заключен в рамочку и выставлен на обозрение многочисленных посетителей над моей кроватью.
Земская шестиклассная школа, открывшаяся в последние годы прошлого века, имела более десяти единиц преподавательского персонала, который пополнялся в основном из местной интеллигенции. Дочки купца Грязнова, арендовавшего на Соку мельницу, дочки страхового агента Терентьева по окончании гимназии поступили в учительницы земской школы. Два сына волостного писаря Якова Дорогойченкова окончили педагогическое училище в Самаре и недолгое время учительствовали в Каменке. Старший из них, Алексей Яковлевич, принимал активное участие в «художественной самодеятельности» и, помню, играл заглавную роль «черного монаха» в театрализованном рассказе Чехова. В советские годы он выдвинулся как крестьянский писатель. Его роман «Большая Каменка» выдержал пять изданий. Ниже мне придется возвращаться к этому роману, принесшему автору широкую известность.