Страницы истории сельскохозяйственной науки ХХ века. Воспоминания учёного
Шрифт:
В летние погожие дни я тот же путь проделывал на велосипеде за 6–7 часов, а в последние годы, когда через Красный Яр и Солонцовку пролегла современная автострада с небольшим асфальтированным отвертком на Каменку, он занял на автомашине только два часа.
Большая Каменка – село большое. Потому так и называется. Более тысячи дворов! Распласталось оно по широкому долу речки Каменки, которая здесь же и берет свое начало в виде мощного источника холодной (зубы ломит!) воды, выбивающегося из основания «Русской горы». Невысокая, метров 80 высотою, сложенная пестрыми мергелями, столь характерными для Общего Сырта Заволжья, эта «гора» сверху увенчивалась светло-серой лысиной из белого известняка с дубовым высоким крестом посередине. Здесь на Пасху по жиденькому типчаку мы катали крашеные яйца, а в летние теплые звездные
К северу за небольшой седловиной, покрытой потравленным дубняком, высилась Мордовская гора, а еще далее, к началу Каменского лога – чуть пониже – Томыловская гора. Их плоские вершины вслед за известняковыми «лысинами» и эрозионными рытвинами с корявым дубняком переходили в слабоволнистые поля с черноземами и редкими дубовыми колками.
На пологом восточном склоне Русской горы – «мазарки» с лесом дубовых, почерневших от ветра и непогоды крестов. Рядом с мазарками – огромный двухэтажный кирпичный «общественный амбар» с малыми прорезями для света и вентиляции. В нем хранили страховой запас мирского зерна на случай голодного года. При подъезде к Каменке именно он первый появлялся на горизонте, свидетельствуя о том, что до Каменки осталось «недалече». За ним уже виднелся золоченый крест на белой стройной колокольне, здания земской больницы и ветрянка Косова, расположенные за селом на высоком подъеме из лога. И только тогда открывались порядки двух длиннейших улиц с разбросом крытых соломой крестьянских домов. За кладбищем на отшибе виднелся большой приселок – Александровка.
Большая Каменка (вид с террасы реки Сок, фото 1972 г.)
Церковная базарная площадь делила эти порядки на два конца: русский (восточный) и мордовский (западный). Базары в воскресные дни были шумные и людные, а в храмовый праздник, Михайлов день, ярмарки заполняли всю огромную площадь телегами со скотом, непременной каруселью, с цыганами, коробейниками, петрушками. В разгар жнитва площадь превращалась в своеобразную биржу, где продавалась и нанималась на время уборочной страды рабочая сила из малоземельных соседних губерний. В предвоенные годы (1909–1914 гг.) земство организовало 2–3 сельскохозяйственные выставки, от которых остались коновязи для показа скота разных пород и несколько простеньких павильонов для демонстрации экспонатов сельского хозяйства. Они оказались удобными для встреч влюбленных парочек по вечерам.
Но наибольшую славу приобрела церковная площадь своими кулачными боями в дни веселой масленицы. Дело всегда начиналось с маленьких сопляков-мальчишек: мордвишат и русских, которые собирались ватажками за стенами базарных магазинов и занимались перебранкой:
«– Стой! Стой! – кричат с мордовского лагеря.
– Стоим, хоть дой! – отвечают русаки.
– Эй, русски, брюки узки, – стой!
– Эй, эрзя, токамс нельзя, стой! («Мордвина трогать нельзя» – русско-мордовская поговорка).
– Жаль кулаков на таких дураков! – Наши дураки не глядят на кулаки!
– Сто-о-ой! [15] ». В кучки мелюзги врываются в поддержку парни – брательники, а за ними взрослые, пожилые мужики и… пошла «катавасия». Ходит конец на конец. Над площадью стоит тысячеголосый рев подвыпивших для храбрости бойцов. В разгар боя вступают главные бойцы: славные Бикай – мордвин – и Ванька-сухарь – русский. Под их кулаки не попадайся! Косят наверняка!
После таких боев «павших на поле битвы» десятками отвозят в больницу с вывихами, переломами, с перебитыми переносьями. Безотказному земскому врачу Быстрову прибавляется работы… Победа же изменчива и каждый год венчает то мордвов, то русских. Кулачные бои разгорались в последние три дня масляной, и редкий великопостный благовест возвещал, что «хватит, молодцы, позабавились и будет… Теперь за работу». Эпизоды же из кулачных боев смаковались весь год, как в последние годы смакуются победы и поражения на мировом первенстве по хоккею с шайбой.
15
Дорогойченков А. Большая Каменка: роман. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1969. С. 16.
На площадь смотрели своими большими окнами здания волостного правления с «кутузкой», земской школы, учительского дома, домов церковного причта с большими тенистыми садами.
Другую сторону площади окаймляли пятистенные дома «богатых мужиков» под железной крышей, трактир с ревущим граммофоном и «казенка» с продажей «водочных изделий». Шкалики опустошали тут же, оставляя в изобилии сургуч на крыльце и под крыльцом, а большие емкости прятались за пазуху и распивались по домам.
На самой середине площади стоял обширный саманный домина, где помещался магазин купца Прохорова с удивительно разнообразным набором товаров, начиная от леденцов, воблы, керосина, дегтя, кос с точилами и кончая разноцветными ситцами и шелками. Рядом с ним две лавочки поскромнее. В одной из них перед Первомировой войной начала торговать «потребительская кооперация», вступив в бой с капиталом купца Прохорова.
С Русской горы весь этот культурно-торговый и административный центр ясно выделялся своими железными красными крышами среди моря соломенных крыш русского и мордовского концов. Под крутым обрывом Русской горы на узком покатом склоне к речке Каменка обосновалась «микрозона» яблоневых садов с анисами и антоновкой. Августовскими ночами яблочный аромат привлекал мальчишек со всего села. Тогда, как только стемнеет, раздавалась стрельба из дробовиков и зверский лай спускаемых с цепей псов. Пойманных воришек владельцы садов пороли нещадно крапивой, что с удовлетворением отмечалось пожилой частью населения: «Так их растак. Не воруй! А если воруешь, так не попадайся!»
Окраины села были заняты гумнами и амбарами с зерном. Между ними и порядками размещались огороды с картофелем и обязательным подсолнечником.
Чтобы, сидя на завалинках, научиться самарскому опыту лузгать подсолнухи под рассказы и деревенские забавы, нужен был большой опыт поколений, которому я долго не мог научиться. Это была виртуозная работа живого комбайна: семечки незаметным движением пальцев сами летели в рот, тем же движением челюстей и языка вышелушивались, вкусные масляные ядрышки отправлялись по назначению, а шелуха не успевала выплевываться и висела на губах, пока, подчиняясь закону тяготения, не падала на подолы и завалинку.
Чтобы закончить описание топографии этого огромного русско-мордовского поселения Среднего Заволжья, надо еще сказать об обширных луговинах за гумнами на приселенных сильно выбитых выгонах, через которые дважды каждый день прогонялись общественные стада коров, а их было не менее шести: по два стада на конец, да еще одно стадо из Александрова. За луговинами выгонов, выделенные глубокой канавой, располагались леса казенного и удельного ведомств, где можно было в поисках грибов и орехов заблудиться, нарваться на волчьи стойбища, сорваться в заросшие липой и орешником глубокие крутосклонные овраги с холодными родничками по дну. За самовольные порубки полагались денежные штрафы и сиденье в кутузке после маятного тасканья по судам в страдные дни посева, сенокоса или уборки.
За дубовым разнолесьем – необозримые поля с рожью и яровой пшеницей, овсом и просом вперемежку с поздними зелеными парами, выпасавшимися по крайней мере до июля, т. е. поля, используемые в системе традиционной «трехполки», с которой со все усиливающейся энергией боролась вся прогрессивная земская агрономия. Поля эти ежегодно переделялись по «душам» с криками и руготней на сельских сходах. Каких-либо культурных мероприятий при такой системе «мирского» использования матушки-земли проводить было нельзя. Естественно, что огромные потенциальные запасы элементов питания, свойственные типичным черноземам (гумусовый слой до аршина) использовались хищнически. Запасы влаги определялись выпадающими осадками, часто в засушливом Заволжье весьма скудными. Урожаи зерновых культур в 40–50 пудов с казенной десятины (6–7 ц/га) были той средней нормой, которая определялась земской статистикой, поднимаясь в сравнительно редкие влажные урожайные годы до 70 пудов (10 ц/га). Следует отметить, что и богатые сенокосы на поемных лугах Сока переделялись по душам ежегодно, а об их улучшении даже никаких разговоров в те далекие годы не велось.