Страницы истории сельскохозяйственной науки ХХ века. Воспоминания учёного
Шрифт:
Глубочайшая коренная трансформация угодий за этот период видна из сопоставления, проделанного В. П. Муравьевым на основе сравнения современных данных с данными межевания земель, начатого еще при Екатерине второй и законченного при Александре первом [14] .
На территории Куйбышевской области в ее современных границах, равной 53,5 тыс. км2, соотношение угодий изменилось следующим образом: пашни увеличились с 12 до 59 %, степи уменьшились с 49 до 20 %, леса – с 28 до 13 и прочие угодья – с 11 до 8 %. Подобные сопоставления, конечно, не обладают высокой точностью, но общие выводы из них бесспорны.
14
Муравьев
Что же касается качественных сдвигов в земледелии за этот длительный период, то их нельзя назвать иначе, как скромными. Набор культур в основном остался прежний. Среди главных Паллас отмечает яровую пшеницу, просо, озимую рожь, для юга страны – ячмень, а для севера – овес. В Казанской стране, как это ни странно звучит для уха современного селекционера, сеялась даже озимая пшеница, причем «сеялась несколько позже ржи и хорошо родилась». Между тем ни Безенчукская, ни Казанская сельскохозяйственные опытные станции после упорной полувековой работы не могут похвалиться зимо- и морозоустойчивыми сортами озимой пшеницы, пригодными для возделывания в засушливом Заволжье.
Нельзя ли объяснить этот факт резким остепнением территории и уменьшением защитной роли снегового покрова, необходимого для благополучной перезимовки озимой пшеницы?
При Палласе на Каме начал сеяться «волжский лен, который с добрым успехом размножается» и дает лучшую пряжу, чем «обыкновенный» лен. Таким образом, набор главнейших культур был уже тогда намечен опытом земледельцев, за исключением подсолнечника – пришельца из Воронежа в 60-х годах прошлого века, быстро завоевавшего себе место на полях Заволжья. Характерно, что Паллас нигде не упоминает о картофеле, хотя начало его культуры в России должно быть отнесено еще к царствованию Петра I. Как видно, в те годы он еще не дошел до Заволжья.
Сведения о сортовом составе культуры у Палласа крайне бедны и отрывочны. Одно лишь следует отметить, что знаменитая заволжская Белотурка, снискавшая себе мировую славу на хлебном рынке как самая высокобелковая пшеница, мука которой пригодна для выделки итальянских макарон, за последние полвека вследствие неумелого хозяйствования в значительной степени потеряла свои превосходные качества и уже не может конкурировать на мировом рынке с Манитобой, а она была селекционирована в Канаде на генной основе нашей же Белотурки.
Быстрое освоение целины Заволжья, как видно, обязано главным образом механизации. Описанные Палласом соха, сабан, волокуша и деревянная борона к концу XIX и в начале XX века начали быстро заменяться на «сакковские» плуги и железные бороны, а косы с грабельцами и серпы – на лобогрейки, жнейки, а в предвоенные годы и на сноповязалки. Ручной посев из лукошка заменили сеялки. При советской власти пришли на поля трактор и комбайн. Но всегда нужно помнить, что вся эта механизация способствовала в основном облегчению и убыстрению процесса обработки почвы, посева и уборки урожая; она несколько активизировала борьбу с сорняками, но она, основываясь на ложной теории необходимости обязательной отвальной обработки почвы, ничего не дала и не могла дать для прогрессивного повышения или, скромнее сказать, сохранения плодородия почвы.
О чигирном орошении Паллас упоминает позднее, когда он посетил Уральск. В Самарском Заволжье бахчи и огороды не поливались и были обречены на гибель в сильную засуху 1769 г., несмотря на то, что они размещались по сходу полой воды Самарки с высокой ее поймы. Как известно, широкое развитие орошения с использованием волжской воды началось только в девятую пятилетку, согласно директивам XXIV съезда КПСС. Удобрения на поля Заволжья пошли широкой рекой лишь к концу восьмой пятилетки.
Спрашивается: на какой же основе должны были расти урожаи по пятилеткам? И они не росли, а стабилизировались на низком уровне 8–10 ц/га зерна, а в газетах в эти годы печатались без конца обязательства о получении 100-пудового урожая! Заканчивая раздел о путешествии Палласа, нельзя не отметить его прекрасные описания природы Жигулей в их первобытной прелести. Нельзя пройти мимо заметок о редких пятнах нефти под Сергиевском, используемой тогда лишь в качестве дегтя и лекарства от чирьев. И это на месте современного второго Баку! Вот, собственно, и все, что можно взять из протокольных записей «Путешествий» Палласа по Самарскому Заволжью для сравнения с современностью.
II. Большая каменка Самарского уезда и Самарской губернии в начале XX века
Большая Каменка
От Самары до Большой Каменки считалось около 65 верст, или на современные меры почти 70 километров. Чтобы добраться до Самары в тот же день, необходимо было выехать в короткий зимний день на паре сытых лошадей затемно утром, попрощаться с приветливыми огоньками длинного ряда избушек «русского конца» Каменки, легко скатиться по логу речушки Каменки до широкой долины Сока, перебраться по жиденькому мосту на его левый берег и, вырвавшись из густых прибрежных зарослей ивняков на высокий уступ древней террасы Сока, увидать вдали слева прощальные огоньки лесничества, где жил в 6 верстах от села барин – лесничий Бржезинский. За ним – заснеженная равнина полей, мерно шагающие столбы телеграфа с таинственным гулом проводов. По дороге две затерянные деревушки – Тухловка и Солонцовка – с занесенными по крыши снегом избушками, а через 25 верст – большое волостное село Красный Яр с большой кирпичной церковью, с купеческими лабазами и амбарами. В весеннее половодье все зерно из них сплавлялось на баржах в Самару.
Далее, через 10–12 верст, – небольшое сельцо Белозерка, а за ним длинный-предлинный тяжелый подъем на Сокольи горы (отроги Жигулей). Когда поднимаешься на них, вся огромная долина Сока перед тобою; она уходит к Волге, теряясь вдали. Сок, омывая приметный Царев курган, впадает в Волгу. В устье его – старое село Царевщина. Мы же продолжаем свой путь в Самару. По дороге преодолеваем покатые спуски-подъемы, огибаем опасные провальные воронки, образованные в гипсоносных породах этого горного массива и, наконец, выезжаем в Старо-Семейкино, где обязательная остановка часа на три для кормежки лошадей и приятного чаепития с подкреплением вкусной домашней снедью.
Остается до Самары 25 верст по Семейкинскому шоссе. Отдохнувшие лошади бегут весело, но непрерывное движение крестьянских обозов набивает в январе такие раскаты и ухабы («шибли» на самарском жаргоне), что езда по дороге превращается в морскую болтанку с выбрасыванием седоков в глубокий снег на обочину. Чтобы избежать такой тяжелой «качки» на Семейкинском шоссе, иногда мы предпочитали ехать из Каменки прямо на Царевщину, а далее – по Волге, где местами дымились клубами пара опасные полыньи на быстринах. Этот путь был верст на десять длиннее первого, но менее мучителен для лошадей и ездоков. Часов в 10–11 ночи, приглушив колокольчик, въезжали в Самару при свете газовых фонарей и всегда с каким-то новым ощущением ритма жизни большого города и тревожным ожиданием чего-то нового, неожиданного. Так зимою…
А весной обоз со школьниками, отправлявшимися из Самары на пасхальные каникулы, выезжал из города «чуть свет», используя утренний заморозок; в Семейкино подкармливали лошадей, месили черноземную грязь, при спуске с гор смотрели с тревожным чувством на широкие полосы разливов Сока, к вечеру с трудом добирались до ночлега в Красном Яру, далее рано по утру месили солонцовую грязь, завязая по ступицу около Солонцовки и Тухловки, к полудню с частыми остановками для отдыха лошадей едва-едва доходили до парома. Опасной и длительной была переправа на утлом суденышке – пароме – через взбеленившийся, весь в водоворотных воронках Сок. И только к вечеру наш «молодежный обоз» одолевал последние пять верст пологого подъема по Каменскому долу и сопровождаемый лаем собак медленно въезжал в Каменку.