Странная барышня
Шрифт:
— Стоять! — приказала полной девушке, что резвым колобком попыталась проскочить мимо меня с ворохом постельных принадлежностей.
— Ась, барыня? — замерла она.
— Мыться желаю.
— Токмо холодная водица есть. Мэри Артамоновна всю тёплую извели.
— Не поняла… А вы что, только на неё готовили?
— Про вас не говорено.
— А вот сейчас говорено!
— Никак нельзя. Тама в печи еда томится.
— Значит, вынимаешь её и греешь воду.
— А как же это так? Барыня скоро кушать изволит.
— А вот так. Мария Артамоновна вчера одухотворилась от моего
— Капустка квашеная, огурчики, мочёные яблоки.
— Достаточно. Ещё молочка крыночку и… Стоп. Молочко с огурчиками смешивать не хочу, чтобы потом от горшка до горшка не бегать. Ты хлеба и медку принеси. А вот уже в обед нормально поесть можно будет. Картошечки, сальца… Чего ещё делать собиралась?
— Курочку.
— Пусть будет. Но только на меня одну! Не забыла, что Мария Артамоновна постится?
— Чудно. А чего ж барыня сама не приказала?
— Тебе моего слова мало? Совсем распустились! — натурально топнула я ногой, с трудом сдерживая гневное выражение на лице. — Так и норовите мою мачеху в грех ввести из-за своей лени! Ох, и накажет она тебя…
— Ой! Не говорите, пожалуйста, Лизавета Васильевна! Дура я!
— Уговорила… э-э-э… Стешка. Но за это и у меня бельё поменяешь.
— Так не велено. Токмо у барыни.
— А я кто?
— Падчерица ейная. Вы уж не серчайте, но мыльного раствору только на чуток бельишка хватит. Можно завтра на речке ваше постирать, если барыня прикажет.
— Ладно. Иди. Но чтобы вода горячая была!
Девушку как ветром сдуло.
Вырисовывается новая интересная картина. Оказывается, я даже старое расползающееся постельное бельё на свежее поменять вовремя не могу. Да что там бельё?! Самой помыться в относительно нормальной воде и то проблематично. Жди субботней бани, до этого знаменательного события грязным рукавом морду вытирая. Нужно исправлять ситуацию. Зачуханной ходить — себя не уважать. Воду, по идее, скоро принесут, но вот с бельём…
Если служанка его меняла, то, скорее всего, Мэри сейчас не у себя. А где? Неважно!
Быстро прошла в её комнату, осмотрелась. Да уж, разительное отличие от моей убогой комнатёнки. Огромная кровать с резными лакированными купидончиками на изголовье — прямо настоящий сексодром. Главное: не утонуть в высокой пуховой перине и в куче атласных подушек.
Тёмно-бордовые плотные шторы, словно их спёрли из актового зала моей школьной молодости. Шикарная, инкрустированная золотом мебель. Натёртый воском наборный паркет блестит, как лёд на свежезалитом катке. На нём вольготно расположилась медвежья шкура.
Но больше всего в глаза бросался портрет на полстены. На нём изображена сама Машка Кабылина … видимо, в лучшие свои годы. Важная, величественная, с ярко-алой розой в руках. Хороша, зараза! Хотя тут слово “зараза” ключевое, если вспомнить бедную, унылую обитель Лизоньки и её притеснения.
Так! Не до экскурсий! Быстро подхожу к кровати и, воровато прислушиваясь, сгребаю с неё одеяло и простыню. Немного подумала… Эх, была не была! Наглеть нужно капитально!
Минут через десять в моей комнате появились несколько отличных атласных подушечек, а также прочие постельные принадлежности, радующие отменным качеством и свежим запахом. Даже духами обрызгано всё. Вот это плохо: тяжеловат аромат. Но он всё равно лучше, чем бывшие тряпки, отдающее прелостью.
Как теперь выглядит кровать мачехи, описывать не буду. Наверное, резные купидончики никогда ещё не видели подобного позорища.
Вскоре поспела и горячая вода. Принёсшая её Стешка хотела улизнуть, но я остановила её и заставила поливать меня из ковшика. Это очень напомнило детство, когда вот так маленькой девочкой стояла в тазу у бабушки в деревне.
Хотя у неё было всё равно лучше. Чистка зубов доконала меня окончательно. Разжёванная веточка, обваленная в золе, привнесла ощущение не свежести, а пепелища на все дёсны. Ну, хоть так…
Бедные женщины этого времени! Где нормальный душ? Где шампуни, лосьоны, зубные пасты и дезодоранты? Чтобы быть относительно чистыми и красивыми, им приходилось идти на настоящие подвиги, неведомые в избалованном двадцать первом веке. И ведь умудрялись же! И ведь воспевались поэтами, влюбляли в себя мужчин так, что те стрелялись на дуэлях ради дам сердца.
Эти серьёзные думы прервало настойчивое урчание желудка. Спустилась в столовую, но тут вспомнила Лизиной памятью, что ела там лишь тогда, когда приезжали гости. А так моя порция должна ожидать на кухне.
Слава богу, Стеша и девочка, примерно годков шести, не дали мне умереть голодной смертью. Парное молоко, вчерашний хлеб и миска одуряюще пахнущего мёда вернули к жизни и к хорошему настроению. Вот теперь можно и погулять! Благо погода сегодня хорошая, солнечная. Уже накинув свою полулысую шубку, хотела выйти во двор, как сверху раздался громкий визгливый голос.
— Стешкаааа! Тварь такая! Сюда!
Опаньки. Кажется, “пациентка” прибыла и любуется своим ложем. Музыкально вопит. Не Фаринелли, но всё равно очень высокие ноты. Понять Мэри можно: на её месте я бы тоже разозлилась… Хорошо, что нахожусь по другую сторону этой баррикады. У меня-то кроватка застелена красиво, пусть и бельишком не совсем по размеру. Но лучше больше, чем меньше. Думаю, что мачеха сейчас полностью согласна с этим утверждением. А ещё с тем, что клоп мал да вонюч. Прямо как мои старые простыня с пододеяльником на её безразмерном ложе.
Спотыкаясь на лестнице, Стеша ломанулась к хозяйке с такой скоростью, что можно смело на Олимпиаду бегуньей выставлять.
Ох, ей сейчас и влетит! Несправедливо как-то получается. Скинув шубку, я пошла к месту будущих разборок, могущих перерасти в рукоприкладство.
Я полностью оказалась права. Мачеха сразу набросилась на ни в чём не повинную Стешку с кулаками.
— Убью, тварь! Паскудница! В навозе утоплю! Плетями кожу сдеру! Лично! Голой на мороз!
— Неплохой словарный запас в плане наказаний, — иронично сказала я, встав между Мэри и испуганной служанкой. — А из-за чего такой сыр-бор?