Странная барышня
Шрифт:
— Вот! Полюбуйся на это! — ткнула она пальцем в сторону кровати. — Охамела до такой степени, что мне, своей хозяйке, как последней скотине, постелила какое-то тряпьё! Собаками затравлю!
— Пардон, Мария Артамоновна…
— Елизавета! Сколько раз повторять, чтобы звала меня Мэри!
— Не знаю. Потом подсчитаем. Главное, что с отчеством не напутала. Но у меня к вам один важный вопрос возник. Это бельё достойно лишь в хлеву валяться?
— А сама не видишь?! Только скотине зад подтирать!
— Тогда почему оно было на моей постели? Я что, скотина для вас? А как же “кровиночка
— Елизавета! Не передёргивай факты! — возмутилась мачеха, гневно тряся вторым подбородком. — Естественно, мы все одна семья. И я никого в ней не выделяю. Всё готова отдать за твоё счастье. Сама видишь, сколько с тобой мучиться приходиться.
— Верю. Искренне верю, что готовы и что за счастье. Поэтому помогла вам немного, чтобы не так напрягались. Стеша тут ни при чём. Это я поменяла бельё. У вас же нет возражений? Вы же меня любите?
— То есть как? — опешила она.
— Ручками, естественно. Помучилась с непривычки, но зато теперь буду спать, как приличная девушка, а не пойми кто.
— Елизавета! Это воровство! Самое настоящее воровство! Немедленно верни украденное тобой!
— И что же получу взамен? Это? Которым, как вы выразились, скотине зады вытирать? Извините, но не вижу повода для нового обмена.
— Стешка! Перестелить, как было! — устав от спора, приказала мачеха.
— Как было не получится, — продолжала я гнуть свою линию. — Если посмеете это сделать, то спалю во дворе не только ваше надушенное бельишко, но и портрет. Не знаете, холсты хорошо горят?
— Ты не посмеешь!
— Проверим? Учтите, я после болезни ещё не совсем отошла, и могут быть нервные срывы.
— Хорошо. Что ты от меня хочешь, негодница?
— Нормальное чистое бельё и замену его хотя бы раз в неделю. Горячую воду по утрам… Это раз.
— Будет ещё и два? — видя, что я замолчала, зло спросила Мэри.
— Много чего будет. Нам вместе ещё долго жить.
— Уж не бесы ли в тебя вселились, Елизавета? Раньше ты была благовоспитанной девицей, а теперь ведёшь себя похуже рыночных хамок.
— К сожалению, с подобными особами не знакома, поэтому с кого и беру пример, так только с вас.
— Лиза. Я ведь могу быть не только доброй. Моему ангельскому терпению скоро придёт конец.
— Я тоже. Так что? Перестилать будем, или я пошла горящее полено из печи доставать?
— Ты знаешь, как дорого стоит нормальное бельё?
— Не знаю. Но если покажете мне домовые книги со всеми расходами, то готова удивиться.
— Будет тебе нормальная кровать! А лезть в финансы — не твоего ума дело.
За обедом Мария Артамоновна узнала, как я представляю себе второе условие. Сижу на кухне у печи, прямо из чугунка уплетаю курицу с картошкой, как вдруг раздаётся знакомый визг. Влетевшая ко мне испуганная Стеша начинает метаться из угла в угол.
— Ты чего? — с набитым ртом спрашиваю у неё.
— Барыня поститься передумали! Еды нормальной требують!
— Курицу с картошкой не отдам, — честно предупредила я. — Тем более, я туда уже своей ложкой залезла, а благородные люди из одного чугунка не хлебают. Этикет не позволяет. У каждого должен быть свой. Можешь щей ей налить, я в них почти не ковырялась.
Видимо, мачеха устала любоваться на хлеб с водой и сама решила ускорить процесс сервировки стола, влетев разъярённым бегемотом к нам. Немая сцена, потом очень сложный для неё диалог, во время которого я ясно дала понять, что кто ближе к еде, тот и получает самое вкусное. Остальные обслуживаются по остаточному принципу.
В результате дипломатических переговоров, подкреплённых шантажом с моей стороны и визгливыми упрёками со стороны Марии Артамоновны, было принято соломоново решение. Я не лезу в составление меню, а она будет рада видеть меня за обеденным столом.
Что ж! Очередная маленькая победа за мной! Кусочек территории отвоёван!
Я не злой человек, но всегда выбешивала несправедливость. Ещё у меня есть память Лизы и понимание, кто довёл бедную затюканную девушку до самоубийства. Такое прощать не намерена, так как я теперь и есть Лиза. Всю жизнь прогибаться под всяких “Мэрей” не собираюсь. А судя по молодому и почти здоровому телу, до смерти мне ещё ой как далеко.
8
Тихая музыка. Такая красивая, что хочется плакать, растворяясь в её нотах. Я иду по родной больнице… Медсёстры искренне улыбаются. Пациенты лежат в палатах, не страдая от боли, а словно на курорте под зонтиками от солнца, блаженно щурясь, попивают разноцветные коктейли через трубочки или мажут себя кремом для загара. Дверь главврача. Пётр Юрьевич сам на себя не похож. Молодой, подтянутый и с букетом огромных роз в руках.
— Это тебе, — произносит он и встаёт на одно колено. — Выйдешь завтра на дополнительное дежурство? Я тебе за это цитрамона таблетку прикачу. Большую! С канализационный люк!
— Я всё не съем, — немного испугавшись, мямлю в ответ. — А поменьше нет?
— Нет. Но зато есть пребиотики в капсулах. Тоже большие, и принимать только через нос. Но я мужиков позову. Ноздри раздвинут и протолкнут.
— Эй! — крикнул он, и в дверь ввалилась толпа бородатых ухмыляющихся качков в комбинезонах. — Держите её, а то вас сам лечить буду! Да не спите вы, а то сейчас сбежит! Проснитесь, идиоты! Просыпайтесь! Просыпайтесь. Просыпайтесь…
Внезапно голос Петра из мужского баса превращается в тонюсенький женский.
— Просыпааайтеееесь…
Чувствую, что кто-то тормошит меня, и открываю глаза. Стешка склонилась над кроватью. Блин! Это сон! Вот присниться же такая ерунда! Всё как наяву. До сих пор мурашки бегают.
— Чего тебе? — рывком сажусь, кулаками протирая заспанные глаза.
— Барыня отбывать изволит. Приказала передать, что к вечеру будут. И чтобы вы, Лизавета Васильевна, не шлёндали по усадьбе, а молитвы почитали. В пост оно самое то.