Странник
Шрифт:
– Вряд ли можно засчитать такой результат. Это совсем не по правилам.
– В бою нет правил. И главным является не выбор оружия, а выбор цели. И – кратчайшего пути к победе.
Глава 72
...Теплый ветер ласково ворошил волосы, запах океана наполнял легкие, и Данилову казалось, что он в этой стране не просто давно: он живет здесь годы, десятилетия! И сияние алмазов, и смуглая жрица лунной любви, и поединок со звероподобным громилой, и полет над джунглями, и огни марокканских особняков – все это превратило слякотную московскую зиму в дальнюю даль, в сон, в небытие... Как сделались небылью и унылые вечера в продуваемой сквозняками неуютной гостинке, и смрадный смог морозными утрами, когда чадящие авто томились в пробках, а сам Данилов пытался делать пробежки по обледенело-мокрым тротуарам; и сгрудившиеся люди в метро, шагающие пульсирующими потоками по заведенным раз и навсегда маршрутам... Подземка жила своей жизнью, но вот жизнью это назвать было совсем трудно. Скорее – кругом. Впрочем, подземелья обладают какими-то особыми свойствами времени... Все там ненадежно, преходяще, мнимо... И люди там не являются ни отдельными личностями, ни толпой... Более всего к ним подходит определение классиков марксизма: «массы». Массы колеблющиеся, пустые, тревожные, подчиненные заданному чередованием поездов ритму и еще чему-то, чему и названия не найти...
Тревога. Пока еще неясная, заваленная ворохами перекрывающих друг друга трехдневных впечатлений, она была похожа на мерцающую ленту огоньков в ночи, оберегающих путника от падения в черную невидимую пропасть... Но вот источник тревоги Данилову не давался. В чем он? В показной бесшабашности Зуброва? В дикой, жестокой ярости Джа-мирро? Во взгляде белобрысого охранника – как его бишь, Ганса или Фрица? В безумных зрачках доктора Вернера, когда сияние бриллиантов заливало замкнутое пространство холодным пламенем мнимого могущества и бессмертия? В холодном взгляде этого странного немца сквозь прорезь прицела «парабеллума», срезающего пулями копеечные кружки мишеней?..
Или все же – в предвечном сиянии океана?..
Олег тряхнул головой. Беда была и в том, что за трое суток он так и не поспал нормально: утомленный мозг вибрировал, выбрасывал на ощупь из подсознания картинки, мысли, суждения, не в силах привести их хоть в какой-то порядок, как не в силах придать смысл действительности... А ощущения доисторические, пращурные уже дыбили загривок предчувствием близкой опасности или – затаенным страхом перед неведомым? Остров был красив. Данилов подвел катер к барже-понтону, пришвартовался. Искать девушку? Но океан был близок, и узенькая тропка вела к пляжу... И Олег решил: потом.
«Потом... Потом... Потом...» – монотонно вторили широкие волны. Тысячи веков они накатывали на берег и тысячи веков Уносили с собой малую часть земного праха... Олег сидел на Песчаном пляже. Над ним высилась многометровая толща земли, ее тысячелетия были в этой толще узенькими миллиметровыми жилками, а времена в миллионы, сотни миллионов столетий то мерцали искорками руды, то – белым меловым камнем, то черной глиняной окаменелостью... Данилов залюбовался берегом, и дух захватило так, словно все в мире было лишь сном, и нет в нем никого и ничего, кроме могучей толщи земли и спокойного, размеренного покачивания океана...
Одежда осталась лежать на песке горкой бутафорского хлама; Олег заходил в воду медленно, словно священнодействуя, и, когда очередная волна легла под ладонь, погладил ее, но не панибратски, почтительно; наклонился, шепнул что-то, приветствуя Океан, и уже потом, ощутив в себе родство и легкость, одним движением нырнул в волну и поплыл, раздвигая ставшую податливой плотную воду...
У воды нужно учиться мудрости. Она податлива, ласкова и непобедима: нет для океана ни сильных, ни слабых, мощь его величава, и нужно лишь уважительно делиться с ним энергией, чтобы обрести новую: спокойную, наполненную непознаваемой тайной глубин и солнечным светом.
Сколько Данилов плыл, он не помнил. Когда мышцы налились усталостью и силой, он повернул к берегу, достиг дна и тут – начал резвиться, как дельфин, весело и бездумно. Волшебное чувство невесомости захватило его, и он проныривал в кущах водорослей, кувыркался, штопором ввинчивался в воду, нырял, отталкивался от дна и выпрыгивал из воды, чтобы упасть колодой, подняв радугу брызг. И – снова кувыркался, и – снова входил в воду винтом, выскакивал, выкрикивая от избытка чувств что-то неразумное, махал приветственно махине древнего берега, снова нырял... К пляжу он пришел вместе с волной, кувыркнулся напоследок в пене, встал во весь рост и, пошатываясь, побрел к пляжу.
Девушка, сидевшая у гряды камней, встала и пошла ему навстречу. Она двигалась упруго, гибко, не отрывая от Данилова взгляда. Обнаженное смуглое тело, ясный взгляд блестящих карих глаз, выгоревшие до цвета желтой соломы жесткие волосы, распушенные соленой водой и ветром... Она подошла почти вплотную, провела ладонью по его плечам и груди, неотрывно глядя ему в глаза...
Губы ее приоткрылись, ресницы дрогнули... По его телу волной прошел жар, мир исчез...
Эта была самая древняя магия на земле... Их тела пульсировали, будто волны, их то накрывало теплой лаской влажного, как близкие слезы, тумана, то – уносило вверх... Сначала восходящие потоки были жарки, ленивы, нежны, а потом – движение ускорялось и несло их ввысь в неудержимом шквале, и все вершины мира были малы, и все бездны – мелки, когда они застывали на пике мира и – срывались вниз в неудержимо отвесном падении, жадно вдыхая влажный пьянящий туман... И океанские волны качали их в колыбели, и сны о лесах, цветах и травах путали сознание, но крепчающий бриз холодил изморозью, чтобы сразу следом они исполнились жаром и жаждой, и – снова взлет – мучительный, долгий, пьянящий, и – падение водопадом в бездонную чашу мира... Это была самая древняя магия на этой земле.
Глава 73
...А потом они снова плавали, и качались на океанской глади, и сидели у костерка, разведенного на самом берегу, пили легкое вино и ели жаренное на углях прикопченное мясо, что Олег привез с собой.
– ...Сначала я подумала, что ты океанский бог... А потом поняла – ты викинг. И явился ко мне из сна. Я спала в шалаше, потом увидела, как ты кувыркаешься в воде, и поняла, зачем я здесь, в этой странной стране. Я ждала тебя, Халег.
Элли упорно называла Данилова этим именем, а он вдруг подумал, что, может быть, так оно и есть. Среди океана и скал людские имена так же неуместны, как и беспомощны названия, данные людьми окружающему... Вот и сейчас – океан был просто Океан, остров – просто Остров, и ему надлежало быть Халегом, как и ей – Элли.
– Да, я ждала именно тебя. Без тебя этим скалам, и солнцу, и океану не хватало естественности. Я любовалась ими, но порой они подавляли меня, и я чувствовала себя маленькой, никчемной, никому не нужной. Но не беззащитной, нет. Мне здесь нравится. Это в городах я чувствую себя потерянной: у всех там есть дела, а у меня – нет. Европейские города пугают: днем они похожи на пустыни, наполненные заводными механическими человечками и заводными машинами, а по вечерам... Размалеванные, скверно обряженные муляжи бродят по подсвеченным подмосткам огромных театров; куклам скучно, они выдумывают себе скверные пьески и играют в них скверные роли: убийц, несчастных или злодеев. Но самые смешные и страшные лица у парадных генералов: они воюют виртуальные войны и льют кровь живых людей. И лица их строги и серьезны, в них нет сомнения, а есть дежурная уверенность, которая и отличает кукол от людей. Поэтому я не смотрю телевизор.
Я его боюсь.
Элли вздохнула:
– Я привыкла быть одна. Не все считают меня нормальной. Просто... Люди выдумывают себе множество пустых поводов для жизни. И даже не знают таких простых вещей, как закат или рассвет... Нет, не все такие... Просто... Люди, настоящие люди, живут одиноко в своих маленьких домах, выращивают цветы и детей, любуются морем или лесом и никому не говорят о важном: куклы не потерпят отличия от себя и рано или поздно постараются уничтожить людей. Им так спокойнее. И надежнее.