Странник
Шрифт:
Одинокий пьяный моряк стоял в центре хаоса, закрыв глаза и покачиваясь в странном танце, прижимая к груди бутылку, словно партнершу.
– Лопни твои глаза! – не сдержался Николас.
– Ты, вероятно, имел в виду глаз, – уточнила София, засыпая остатки пороха в оружие, прервавшись только на то, чтобы стянуть полупустую бутылку рома с освободившегося столика.
Николас проталкивался сквозь клубок бешено молотящих рук и ног, уворачиваясь от шпаг, тут и там рассекавших воздух. Трактирщик взобрался на барную стойку, но, вместо того, чтобы остановить
Николасу случалось видеть и более цивилизованные способы наведения порядка, вроде обмазывания дегтем и вываливания в перьях.
Наконец, он добрался до лестницы – как раз вовремя, чтобы увидеть, как мужчина, убегавший от драки, оттолкнул девку с дороги, спустив ее с лестницы в ворохе юбок. Николас еле поймал несчастную, прежде чем та разбила себе голову.
– Иисусе! – выдохнул он, закашлявшись от взлетевшего с ее парика облака пудры.
– Спасибо! О, спасибо вам! – женщина покрывала поцелуями каждый дюйм незакрытой одеждой кожи, при этом перекрывая ему путь вверх по лестнице; он попытался мягко отодвинуть ее.
– Мэм, пожалуйста…
– Двигай, девка! – София, стоя внизу лестницы, направила пистолет прямо в лицо женщине. – У него не найдется и пары монет, чтобы позвякать, где уж тратить их на тебя!
Девица сняла осаду, обиженно отвернулась и пошла вниз, к драчунам.
– Она тебя что, до бесчувствия зацеловала? – прорычала София. – Вперед! Уйдет же!
Николас помчался на второй этаж, перескакивая через две ступеньки, и, увидев в самом конце вытертой ковровой дорожки открытую настежь дверь спальни, бросился туда, шумно и тяжело дыша. Темноволосая девушка, кутаясь в вязаное одеяло, дрожала на плече подруги, похлопывавшей ее по плечу, и взахлеб рассказывала, почти нечленораздельно:
– На меня… дверь… коротышка… смешной человечек… махал ножом… в окно…
– Смешной человечек? – переспросил Николас, а София уточнила:
– В окно?
Девушка испуганно заморгала при их неожиданном появлении.
– Э-э… низенький, да, почти как ребенок. И он из этих – как это называется…
– С Дальнего Востока? Китаец? – предположила другая. Девушка в одеяле кивнула, потом обернулась к Николасу, явно ожидая вознаграждения. Но София была права: у него не было и двух монет в кармане. После всего выпитого и съеденного у него и одной-то не осталось.
София, а за нею Николас, протиснулись в удушливую комнату, заполненную свечным дымом и тяжелым запахом цветов. Дождь залетал в открытое окно, оставляя на ковре темные пятна.
Пока София разглядывала обрывок ткани, зацепившийся за раму, Николас высунул голову, высматривая на затопленных улицах намек на движение. Перекинув ногу через раму, он спрыгнул на крышу крыльца и оттуда на землю. За спиной послышались глухой удар и ругань Софии.
Николас пробежал несколько шагов, прикрывая глаза от хлещущих с неба струй. Вода катилась по грязи и булыжнику, отмывая, хотя бы на одну ночь, остров от грязи и нечистот.
Но вор исчез, а с ним – письмо Роуз.
– Картер! – София так и осталась стоять около таверны. Большая темная груда, прислоненная к ярко-выкрашенной стене, внезапно обрела очертания человека.
– Что за… – слова застряли у Николаса в горле, когда он подошел чуть ближе.
Страж Линденов осел у стены, уставившись в пространство невидящими глазами. Его кожа побелела и стала восковой, словно из него выкачали всю кровь. Сквозь дождь и мрак Николас не видел никаких повреждений: ни пулевого отверстия, ни порезов, ни следов удушения.
– Что случилось?
София опустилась на колени рядом с мертвым и повернула его голову набок, показав струйку крови, вытекающую из уха.
– Вон они!
Николас поднял голову к окну, где одна из девиц вывешивалась из окна, указывая на них. Несколько мужчин рядом с ней, увидев их, бросились на лестницу, спеша к выходу из таверны.
– Пора убираться.
– Не буду спорить, – кивнула София и рванула вперед, увлекая их в ночную бурю.
Сан-Франциско
1906
3
Этта ощупью пробиралась по границе своих сновидений, мягко убаюкиваемая волнами памяти.
Плавная качка внезапно сменилась еще более нежными толчками, вторящими ее пульсу. Вокруг в тусклом сиянии свечей кружились лица, шепча, поглаживая шершавыми руками ее покрытую ссадинами кожу. Она потянулась обратно, к прохладному шелку в тени своего разума, в поисках другого источника света, который помнила: луну над бликующей водой.
Он нашел ее первым, как всегда, увидев с другого конца корабля. Та ее часть, что потускнела от потери, снова засияла, заливая светом боль и страхи, пока не осталось ничего, кроме его лица. Волны накатывали в том же ритме, то вознося их вверх, то кидая вниз, а они шаг за шагом шли навстречу друг другу.
И вдруг он – рядом с нею, она в кольце его рук, вжимает лицо в складки грубой парусиновой рубахи, вдыхает источаемый им запах моря, а ее руки скользят по его мускулистой спине, впитывая знакомое тепло. Здесь, здесь, здесь, – не одна, больше не одинока. Бесхитростность чувства прорастала в ее груди, расцветая картинами будущего, о котором она мечтала. Жесткая щетина коснулась ее щеки, его губы щекотали ей ухо, но Этта не слышала ни слова, как бы ни цеплялась за него, как бы ни прижимала к себе.
Мир за ее веками снова изменился, вернулись тени – ровно настолько, чтобы она могла разглядеть вокруг и других, увидеть изгиб туннеля метро. Звуки скрипки плыли по воздуху, и она поймала себя на том, что покачивается в такт музыке; она медленно кружится с ним по бесконечной орбите, обхватывает его руку, поглаживая сильные вены и сухожилия, творит мелодию из его пульса, мышц и костей. Стены содрогнулись, грохнули, заревели, и Этта подумала, поднимая взгляд, пытаясь разглядеть его лицо: «Пусть ревут, пусть рухнут к чертовой матери!».