Странники войны
Шрифт:
— Ну а лейтенант... Громов?.. Что сказал этот раненый?
— Откуда ему знать, что с лейтенантом? — вдруг раздраженно отмахнулся Крамарчук. — Он в дозоре был. Получил свою пулю и лежал. О ком ни спроси — «все погибли, все погибли!..». Будто он сам, лично хоронил их.
— Но отряд ваш?.. Он что, действительно погиб?
— Отряд? Отряд, конечно, погиб. Что тут скажешь? Но кто сказал, что и Беркута тоже нет? Кто его хоронил? Где могила?
— Ох, Андрей, Андрей!.. — прошептала Мария, тяжело вздохнув. — Что ж ты так?..
— Ну, что там опять случилось?! — довольно резко поинтересовался Крамарчук, снова увидев в комнате старуху-хозяйку.
— Уходить тебе надо. И тебе, и ей. Через окно. Быстро — через окно. И к лесу...
— Что?! — подхватился Крамарчук, представая перед женщинами в нижнем белье. — Немцы?! Что ж ты, мать Ульяна, мнешься?!
— Потому что сама и выдала вас, — непокаянно объяснила старуха. — Того же хлопца, который тебя, девка, позвал — к полицаям послала.
— Сама?! К полицаям?! — ужаснулся Крамарчук, хватаясь за гимнастерку и ремень с двумя парабеллумами.
Но Мария уже все поняла. Бросилась к окну, оттянула верхние и нижние шпингалеты, распахнула его настежь...
— Идти сможешь? — встревоженно спросила она, стоя одной ногой на подоконнике.
— Да смогу, конечно, смогу. Но ты, христопродавка, — вновь обратился к Ульяне, поспешно одеваясь. — Ты же меня лечила!.. Какая ж ты после этого!..
— А ночью хотела зарубить, — холодно прервала его старуха. — Сама не пойму, как Господь Бог удержал меня от этого греха. — Она стояла посреди комнаты, ничуть не пугаясь ярости партизана и ни на шаг не собираясь отступать. — Может, они и догонят вас. Но только не в моей хате... Пусть в лесу или в поле.
— Но почему ты так, почему?!
— Вы-то, иродово семя, моих в тридцать седьмом небось не жалели. И мужа, и сына — обоих... А я и после этого не озверела... Да ты убей, убей, если уж лют на старуху. Вы до войны вон сколько люду настреляли, болыневики-энкавэдисты проклятые. Вам — что кровь, что вода...
— Да кто же их расстреливал — я, что ли?! Или, может, она, медсестра?! Что ж ты, христопродавка?.. — все еще изливал душу Кра-марчук, отлично понимая, что все его доводы уже не имеют смысла. — Мария, вот тебе пистолет! К оврагу, в лес!.. — крикнул он, выпрыгивая из окна вслед за медсестрой. — К оврагу и в лес! Я прикрою... Давно мы с ними, голубками, не виделись. Ну, где там они?! Помолись и ты за меня, старуха! Не ты первая предаешь... А я — вот он! На всякого Иуду — по Крамарчуку.
Он так и отходил к лесу, не поворачиваясь спиной к дому, где его предали, зажав в одной руке парабеллум, а в другой — шмайсер.
— Беги, Крамарчук, беги! Они уже у дома! — негромко крикнула Мария, скрываясь за кустарником предлесья.
— И я — вот он. И утро нежаркое. В самый раз. И для боя, и для смерти.
«А ведь когда я спросил старуху о лесе, что виднелся из окна комнаты, — вдруг вспомнил Николай, — она объяснила, что это всего лишь маленький, гектаров на двадцать, лесочек, к которому со всех сторон подступают поля». Поэтому, увидев, что вслед за приближающимися к лесу шестью полицаями из села выезжают три мотоцикла с немцами, понял: пробиваться через него — только время терять. В поле их все равно настигнут.
— Ну, что остановился? — оглянулась Мария. — Бежим!
Крамарчук стоял за толстым стволом старой сосны, на пригорке, с которого хорошо видны были и поле, и бегущие полицаи, и мотоциклы. Его неспешность выводила Марию из себя.
— Смотри: эти сволочи идут по нашим следам. Земля влажная, вот они и... Сейчас возьмем влево, вон по той каменистой тропке. Чтоб без следов. И пропустим их. Слева, у леса — кустарник. Пропустим их и заползем туда.
— Но оттуда же отходить некуда. Лейтенант нам никогда бы...
— Лейтенантов здесь нет! — резко прервал ее Крамарчук. — Делай, что велят!
Полицай, шедший в цепи крайним, неуклюже протопал метрах в двадцати от беглецов. Каратели громко переговаривались и пьяно, безбожно матерились, негодуя по поводу того, что в сонную рань приходится шастать по росной траве, по лесу... Они были уверены, что партизаны прячутся где-то в глубине леса или вырвались в поле.
Подъехав к опушке, немцы тоже выскочили из машины и растянулись в цепь. Чуть позади них, старательно вынюхивая предлесье стволами пулеметов, по-лягушачьи прыгали мотоциклы.
Каменистым ложем высохшего ручейка Крамарчук и Мария добрались до кустарника и залегли за ним, так что с одной стороны их прикрывали кусты, с другой — похожий на бруствер каменистый холмик. Вот только подняться в этом «окопчике» было невозможно.
— Это я виноват, Мария. Дернул меня черт вызывать тебя.
— Ладно уж, молчи, — полушепотом ответила медсестра.
— Возвращаться в село тебе больше нельзя.
— Это уже ясно.
Солнце всходило из-за каменистого холма, и вся простилавшаяся влево от них долина казалась Крамарчуку каменистой пустыней. Однако пустыня эта не путала его, не отталкивала, наоборот, хотелось встать и идти, бесконечно долго идти этой долиной, ориентируясь только по солнцу, которое и само сейчас представало перед ним далеким пустынным миражем.
— Но что тебе дальше делать, тоже не знаю.
— Исповедуйся, исповедуйся... — миролюбиво, но почти требовательно проговорила Мария, провожая взглядом исчезающих в лесу немцев и полицаев. — Это облегчает. Но сначала объясни, как ты здесь оказался. Андрей послал? Только правду.
Держа наготове оружие, они лежали голова к голове, прижавшись плечами к тому, более мелкому откосу, что прикрывал их со стороны кустарника. Рядом с Марией Крамарчук почему-то чувствовал себя спокойнее и надежнее, чем чувствовал бы себя рядом с опытным, закаленным в боях солдатом. Наверное, потому, что Мария тоже была с ними там, в доте «Беркут», на левом берегу Днестра в июле 41-го.. Что она выдержала всю осаду их подземной крепости и сумела вырваться из подземелья вместе с ним и лейтенантом Громовым, когда, так и не сумев выбить их из упрятанных под семиметровые скалистые своды орудийных и пулеметных точек, гитлеровцы заживо замуровали дот.
Это чудо, что судьба вновь свела его с Марией. Но, может, именно это чудо и называется судьбой? Даже если она свела их не для совместной жизни, а для совместной смерти.
— Все намного сложнее, Мария, — тихо ответил Крамарчук, прислушиваясь после каждого слова. — Я рассказал правду: отряд погиб. Лагерь фашисты снесли. Тот раненый, которого мы встретили, утверждал, что Беркут погиб. Это было последнее, что он в состоянии был сказать. Больше расспрашивать было некого. Ребят, с которыми ходил на операцию, тоже растерял. Одни погибли, другие, возможно, где-то бродят по лесу...