Странники войны
Шрифт:
— А вы, оказывается, обычный самоубийца.
Пореччи оскорбленно покряхтел.
— Но хижина-то, по крайней мере, ваша?
— Работа Морского Пехотинца.
— Что остался на яхте?
— Это он наведывался сюда несколько дней подряд, создавая сие чудо меланезийской архитектуры.
— Считая, что Скала Любви еще может пригодиться ему. Впрочем, как и нам.
— Можете в этом не сомневаться, — деловито заверила его Мария-Виктория.
Хижина была довольно высокой, и княгиня продвигалась по ней, едва пригибаясь. К тому же изнутри она представлялась намного просторнее, нежели казалось, когда осматриваешь ее снаружи.
«И совершенно не видна ни с виллы, ни с “крейсера”, — отметила про себя Мария-Виктория. — Интересно, для кого она в действительности создавалась? Неужели для этого капитана? Не похоже. Но тогда... Для меня? Для сержанта? Для нас обоих? Ну, это уж слишком, — возмутилась Сардони. — Я не давала для этого никакого повода».
Правда, однажды Шеридан заметил, что неплохо бы соорудить на островке миниатюрный замок, в котором можно укрываться в случае нападения на виллу. А в мирное время он мог бы служить достопримечательностью для соскучившихся по романтике гостей. И тогда она поддержала эту сумасбродную идею. Очевидно, следует понимать так, что хижина — первая попытка подобного «средневекового зодчества».
«И все же: я не давала ему никакого повода строить свои дикие хижины вместе с не менее дикими иллюзиями!»
— Этот ваш «флотоводец» с крейсера «Италия», он что, действительно утаил нечто такое, что все еще заставляет вас относиться к нему с душевным трепетом?
— Я никогда не относился к нему с «душевным трепетом», — удивленно заверил княгиню Сильвио Пореччи.
— Вы отлично поняли, что я имела в виду, капитан.
— Считаете, что нам следует сужать круг людей, владеющих тайной сокровищ Роммеля?
— Когда вы задаете подобные вопросы, то начинаете безбожно нравиться мне, — мягко улыбнулась Мария-Виктория, в последний раз окинув взглядом зияющую прорехами крышу «спальни» хижины Морского Пехотинца. — Безбожно.
Она повернулась к Сильвио и очутилась лицом к лицу с распаленным самцом. Несколько мгновений они простояли так, всматриваясь в глаза друг друга, которых не могли видеть; загораясь близостью тел, которые никогда раньше не освящались такой близостью; воспламеняясь чувствами, возникавшими столь же неожиданно и неосмысленно, как и желание человека возвести на островке эту пропахшую древней смолой и увядшими листьями хижину
— Это правда? — полушепотом спросил капитан.
— Относительно «сужения круга»?
— Относительно того, что... нравлюсь.
— Правдивость моих слов может подтверждаться только при подтверждении вашего желания по-настоящему сузить круг всех, кто хоть что-либо знает о сокровищах. Равно как и выявлении всех, кто был причастен к их «погребению». Вдруг обнаружится некая информация, которая до сих пор была недоступна нам.
— В принципе я способен сузить его до... нас двоих.
— «В принципе»?
— Но тогда каким образом мы сумеем добраться до африканского клада фельдмаршала? Вот почему я настаиваю, чтобы ввести в наш круг Скорцени.
— Не рано ли мечтать об этом? Если он и согласится, то лишь тогда, когда мы «расчистим подходы к сокровищам».
— «Расчистка» может затронуть высокие берлинские чины.
— Например?
— Не знаю: Борман, Мюллер, Гиммлер. Роммель не мог провести подобную операцию в одиночку.
— И все равно, слишком уж неосторожно напоминаете о нем, капитан.
— О Роммеле?
— О Скорцени.
— А мне прекрасно известно, что вы были влюблены в штурм-баннфюрера. Впрочем, как и сам первый диверсант рейха. И что на вилле одного агента абвера, неподалеку от Рима, произошло несколько интимных встреч. В те временна, когда Скорцени еще охотился на папу римского. Я ничего не переврал?
— Особенно «интимной» оказалась одна из них, — с грустью согласилась Мария-Виктория. — Чуть не завершившаяся расстрелом в лесу! Что он может знать, этот «макаронник», о наших отношениях с «первым диверсантом рейха»? — Вы переврали самое существенное, сказав, что я «была»... влюблена.
Сильвио Пореччи почувствовал, что встреча вновь начала приобретать совершенно нежелательные для него нюансы, и решил, что если уж испытывать удачу, то делать это следует немедленно.
Все еще не осмеливаясь набрасываться на княгиню-разведчицу, он вначале нежно прикоснулся пальцами к ее лопаткам. Выждав несколько мгновений, в течение которых Мария-Виктория словно бы отрешилась от реального мира и пребывала в некоем сомнамбулическом состоянии, он прижался к ней всем телом и принялся медленно, выверяя каждое свое движение по реакции девушки, оголять ее бедра.
— Остановитесь, Сильвио, — все в том же сомнамбулическом тоне попыталась отрезвить его владелица «Орнезии». — Я понимаю, что мы вроде бы попытались договориться о совместных поисках клада. Но, насколько мне помнится, совершенно не там, где вы сейчас пытаетесь найти его.
Выдержав солоновато-терпкий поцелуй мужчины, она оставалась все такой же холодной и в то же время безропотной.
— Так должно было случиться, — вдруг занервничал Сильвио. — У нас все сложится, вот увидите, княгиня. Это небу было угодно свести нас на вашей яхте, на островке, в этой хижине...
Совершенно оголив девушку, Сильвио пальцами ног сметнул на землю ее голубоватые купальные трусики и так, стоя, попытался овладеть тем единственным сокровищем, которым только и стоило овладевать в этой жизни. Однако, слегка отдалившись, Мария-Виктория умудрилась повернуться к Пореччи бедром и, осклабившись в саркастической улыбке, просветила его:
— Вам бы уже следовало понять, что телом своим я не торгую. Тем не менее...
— Это не торг, синьора Сардони! — почти в отчаянии воскликнул он. — Ради всех великомучеников, это не торг! Вы безумно нравитесь мне.