Странники войны
Шрифт:
Никакой обуви обнаружить беглецам не удалось, однако они обмотали избитые, исколотые ноги остатками рваных прогоревших брюк, и ступать сразу стало намного легче. Здесь же, у руин, Беркут наткнулся на небольшой железный прут и, обвязав часть его тряпками вместо рукоятки, вручил ефрейтору.
— Бери, гренадер, пользуйся. Теперь мы вооружены до зубов. Да и ночь божественная.
— Главное — что ночь божественная, — отстучал зубами Кирилл. Ничто, никакие удачи не могли заставить его воспрянуть духом. — Странный ты человек.
Андрей уже знал, что Арзамасцеву двадцать и что на фронт он попал в сорок втором, отчисленный за нарушение дисциплины из военного училища. Представляя его к званию ефрейтора, комроты, капитан Хряков, желчный сторонник «ежовщины», ехидно пообещал, что в этом чине он дослужит хоть до конца войны, хоть до осинового креста. На что Кирилл Арзамасцев ответил ему: «Более благородного звания, чем ефрейтор, не существует. Для меня это звучит почти как “апостол”. И конечно же схлопотал трое суток ареста за пререкание с командиром. Так, на первый случай.
В плен он попал вместе с комсоргом роты, неким Ильяшевым. Как оказалось, во время атаки их обоих контузило взрывом дальнобойного снаряда, а комсорга еще и ранило в бедро. Обнаружив у него партбилет и узнав на допросе, что он комсорг роты, — Илья-шев не счел Нужным умолчать об этом, — немцы расстреляли его перед строем вместе с каким-то майором-танкистом и двумя красноармейцами-евреями.
Но в ночь перед казнью комсорг успел повиниться перед Кириллом, сообщив, что позавчера вечером он лично подписал состряпанный кем-то из приближенных командира роты донос, в котором ефрейтор Кирилл Арзамасцев называется «агентом немецкой разведки» и «законспирированным членом белогвардейского подполья». В доказательство приводился неотразимый факт. Во время боя он, Арзамасцев, выкрикнув: «Ну, какой же идиот мог склепать эту хреновую пукалку?!», отбросил свой автомат ППШ, который вечно заедало, и вторые сутки воевал трофейным немецким «шмайсером».
— Но ведь его действительно заедало! — возмутился ефрейтор. — Ты же знал об этом.
— Потому и заставили подписать, что знал.
— Но знал-то ты об автомате, а не о том, что я «агент немецкой разведки»! Как же ты, сволочь, мог?..
— А как все остальные могли — об этом не спрашиваешь? И не только в роте — по всей стране. Тебе, Арзамасцев, в каком-то смысле еще и повезло, — успокоил его в своем предсмертном напутствии комсорг. — Если бы не это пленение, дня через два тебя бы уже, наверное, расстреляли как «врага народа и наемника мирового империализма». В лучшем случае, отправили бы в лагерь или в штрафную роту.
— Но зачем же ты, гнилая твоя душа, подписал эту маразматину?! — не унимался ефрейтор. — Автомат мне действительно попался хреновый. Неделю добивался, чтобы его заменили. Только причем здесь немецкая разведка и белогвардейское подполье?
— Попробуй не подпиши, — философски парировал Ильяшев. — Будто не понимаешь, что в той бумаге вполне хватило бы места, чтобы дописать имя твоего сообщника, комсорга роты — перерожденца, убежденного троцкиста или еще кого-то там, старшего сержанта Ильяшева.
— Так что же, мне теперь и к своим пробиваться не стоит? Ну, если, к примеру, удастся бежать из плена. Ильяшев томительно помолчал, вздохнул.
— Да, конечно, со мной дело ясное: меня кокнут. А тебе еще нужно думать, как жить. Я тебе не советчик. И если что — на меня не ссылайся.
— Так ведь тебя-то уже...
— Все равно. Так будет лучше. И помни: родственникам предателя, «агента мирового империализма» не легче, чем самому «агенту». Так вот, я тебе не советчик. Но получится, что к «агенту немецкой разведки» и «члену белогвардейского подполья» прибавится еще и плен. Кто ж тебя такого помилует? Не знаешь разве, в какой стране, при какой политике живем?
— Так и сказал? — удивился Беркут.
— Почти дословно, лейтенант. Сам был поражен.
— Странно, что у вас в роте еще и находили время для доносов. Мне-то казалось, что на передовой это не принято.
— Мне тоже казалось, что на передовой «врагов народа» быть не долзкно. Но... Потому и с побегом не торопился.
— А умирал он хорошо, — неожиданно вернулся к истории с комсоргом Арзамасцев уже тогда, когда, «обмундировавшись и вооружившись», они присели на развалинах передохнуть. — «Смерть фашизму! Выше голову, друзья! Да здравствует товарищ Сталин!» Полный набор выпалил, как и полагается. И совесть за всех расстрелянных по письмам таких, как он, совершенно не мучила его.
— Не озлобляйся, ефрейтор, не озлобляйся. Наверное, мы действительно накуролесили и с «ежовщиной», и с доносами. Но враг — вот он, намного лютее и коварнее, чем все капитаны Хряковы. Кстати, с автоматом что... было-таки?
— Было, конечно. То нажимаешь на крючок — не стреляет, а то нечаянно прикладом стукнешь об пенек — как зайдется очередью... Пока весь диск не выпалит — не остановится. Во всяком случае мне попался именно такой. Да и диски эти... Постоянно заклинивает... Шмайсер тоже не чудо техники, чуть песочек попал или землица... Но все же отстрелялся я им в том бою— что надо. Шестерых уложил — это точно. Да только про это Хряков, архангел ежовский, в письме своем ни гу-гу. Слушай, лейтенант, а ты на меня отсюда, из плена, донос не напишешь? Ну, например, что я аргентинский шпион, перевербованный немцами для ведения троцкистской пропаганды?
— Хватит болтать, ефрейтор, — незло остудил его Беркут. — Поднимайся, скоро рассвет. Пока не взошло солнце, нужно где-то укрыться, а то еще чего доброго примут за воинов племени балубу.
Восход настиг их в маленьком перелеске, подступавшем к селу, крайние дома которого виднелись сразу же за небольшим полем. Рассудок подсказывал Андрею, что самое разумное в их положении — это забиться куда-нибудь подальше в лес, в глухую чащобу и пересидеть там до темноты. Но голод, усталость и утренняя лесная сырость заставили их подкрасться к поросшему бурьяном полю, лечь на холодную землю и поползти к деревне.
Заброшенные в крутой водоворот, в самую бездну войны, голые, беззащитные, как перед страшным судом, они все еще тянулись поближе к людям, хотя самая страшная для них, смертельная опасность исходила сейчас именно от людей.
53
После обеда, когда одни пациенты «Горной долины» собирались блаженственно подремать, другие — искупаться в озере или позагорать на его каменистых берегах, в санатории появился офицер гестапо в сопровождении троих солдат СС. Гауптштурмфюрер слишком долго беседовал о чем-то с фрау Биленберг в ее кабинете, заставив Власова нервно дожидаться своей очереди в небольшой тесноватой приемной, затем приказал вызвать одного из отдыхавших здесь офицеров и, арестовав прямо на глазах у Хейди, увез его в сторону городка.