Странники войны
Шрифт:
— Мне неизвестно это имя, — мрачно заявил Сталин.
— Изволили забыть?
— Нэизвестна, — лениво грохнул ладонью по столу.
— Не настаиваю.
— Ты нэ можэшь настаивать.
— Удивительная все-таки это штука — жизнь. Кто бы мог предположить тогда, что наш платный агент станет главой государства, генсеком, маршалом, Верховным Главнокомандующим и все такое прочее? Никогда не опасались, что связанные с вами документы могут быть обнародованы?
— Нэ апасался. Фальшивкам у нас нэ вэрят.
«Почему он все еще терпит меня здесь? — мучительно поднял глаза на тирана бывший жандарм. — Почему не пристрелит? Здесь же».
— А мне кажется, вы попросту полагались на порядочность Охранного отделения Департамента царской полиции, святейшим правилом которого было — не выдавать своих агентов ни при каких обстоятельствах, даже когда кто-либо из них выходил из-под контроля.
— У вас нэ была такого правила, — презрительно поморщился Сталин. — Вы прэдавали своих. Подло прэдавали.
Бывший подпоручик лишь простонал в ответ и бессильно развел руками. Он прекрасно понимал, что спорить по этому поводу нет никакого смысла.
Уловив его бессилие, Сталин поднялся и решительно прошелся по комнате. Рогачев, по-старчески сутулясь, следил за ним, почти не поднимая головы.
— А ведь тогда, в Вологде, я покрывал все ваши грешки, — отважился он, когда вождь остановился у окна и стало ясно, что на этом странное свидание бывшего жандармского офицера и некогда выдававшего себя за революционера агента охранки, свидание арестованного энкавэдистами и уже обреченного на гибель мелкого служащего и «отца народов» завершается. — Верил в вас. В донесениях характеризовал в таких тонах, каких вы, собственно, не заслуживали. Видит бог, не ошибался — знал: далеко пойдете.
— Последний вопрос к тебе, Крот. Кого еще ты знаешь из тех, бывших жандармов, вместе с которыми устраивал слежку за мной?
— Слежку? — грустно улыбнулся Рогачев. — Какую-такую слежку? За платным агентом? Малиновский [31] мог бы оправдываться точно таким же образом. Впрочем, в жандармском управлении многое могли бы порассказать и о самом Ульянове-Ленине, агенте германской тайной полиции или разведки, называйте ее, как хотите.
— Так кто еще? — сухо повторил свой вопрос Коба, уходя от разговора о «гении революции».
31
Как известно, фрагмент челюсти, который хранится ныне в одном из сейфов Министерства государственной безопасности России, является основным аргументом в пользу того, что сожженные останки, обнаруженные во дворе рейхсканцелярии в мае 1945 г., действительно являлись останками Адольфа Гитлера. Только благодаря этому фрагменту удалось идентифицировать останки, отвергнув тем самым версию о том, будто бы обнаруженное тело принадлежало двойнику.
— Об этом меня уже спрашивали. С мордобоем. Здесь, в России, очевидно, уже нет никого.
— Нэ вэрю.
— Но когда я служил в деникинской, а затем врангелевской контрразведке — под другим именем, ясное дело, — мне было известно, что многие документы из архива Охранного отделения переправлены, по одним сведениям, в Париж, по другим — за океан. Сможете дотянуться до них с факелом — попробуйте. А то ведь как дамоклов меч. Когда на голове корона, терять ее, голову то бишь, во сто крат мучительнее. Да и мысль гложет: «Не разоблачили бы после смерти. Ведь уже в истории». Это нам, белогвардейцам^страдальцам, днем раньше — днем позже. И вся наша «история» — в молитве какой-нибудь нищенки, расщедрившейся на свечной недогарок.
— Ти будэшь расстрэлян, — объявил приговор Кровавый Коба, презрительно Искривив губы. — Завтра же ты будэшь расстрелян. Нэт, еще сэгодня ночью.
— Лучше бы уж на рассвете, как водится, — медленно, грузно поднимался со своего стула бывший подпоручик. — Впрочем, русских традиций Ленин, вы, Берия, прочие инородцы никогда и не чтили. Вот в чем беда нашего многострадального народа, вождями которого вы себя объявили. Меня, конечно, в расход — тут все ясно. Но прежде, чем кто-либо войдет, мой, и тоже последний, вопрос. Если только позволите.
— Последний, — великодушно кивнул Сталин.
— Клянусь, что ответ ваш я унесу в могилу Даже Берия о нем не узнает.
— Что ты тянешь, жандарм паршивый?
— Оскорбляете, товарищ Сталин. Ну, да Бог вам судья. А вопрос — вот он. — Еще на шаг ближе подступил к Сталину бывший жандарм. — Глядя на то, сколь кроваво вы проводите чистку, как истребляете цвет уже своего, советского офицерства, сколько концлагерей понастроили по всей Руси святой, я часто думаю: «Так, может, это агент Рябой и в вожди революции пробрался по заданию Охранного отделения Департамента царской полиции? Только прошло это мимо меня». Не шучу, в самом деле иногда находит на меня такая мысль-блажь. Ведь если все это не по заданию, то с чего вдруг такая смертная жестокость? А если по заданию, то чьему? Кто в жандармском управлении мог решиться на столь кровавую гнусность? Ведь как бы революционеры ни проклинали жандармское управление его величества, законы там чтили. Иначе большинство из большевиков, в том числе и Ульянова, перестреляли бы без суда и следствия. Об истреблении народа русского — тоже никто не помышлял. Это уже потом белогвардейцы-цареотступники зверствовали, на ваш красный террор крестясь. Так как же воспринимать прикажете, господин-товарищ Джугашвили?
— Нэ по заданию, — с вызовом ответил Сталин.
Подпоручик вопросительно уставился на «отца народов», ожидая, что тот молвит еще что-либо. Всматривался в его лицо: искренен ли? Впрочем, что можно было вычитать на лице, сокрытом под маской маниакального величия революционного вождя, его азиатского коварства и приобретенной еще в семинарии иезуитской невозмутимости?
— По собственной судьбе-воле, значит, — вздохнул Рогачев. — Ну, слава богу... — перекрестился он, оборотись лицом к углу, давно забывшему, что такое икона. — Тогда это ваш грех. Жандармское управление, в коем я имел честь верно служить царю и отечеству много лет, никакого отношения к этому кровавому террору не имеет. Для меня важно было знать сие. На этом простите и прощайте... Рябой.
55
До вечера еще было далековато, однако нависшие над селом густые черные тучи ускорили приход сумерек, заставив немцев прекратить поиски партизан.
Вернувшись в полуразрушенную землянку, где он наблюдал за тем, что происходило возле леса и на подходах к окраине, Крамарчук видел, как оставили свои посты на вершинах холмов два мотоциклиста, как небольшими группками стекались к селу конники и пехотинцы.
Из сарая время от времени доносилось ржание лошади, и это серьезно беспокоило сержанта. Два всадника проехали буквально метрах в десяти от крайнего стожка, но и на этот раз обошлось.
Теперь нужно было выждать еще часок-другой, пока вернутся последние каратели и окончательно стемнеет. Уходить он решил тем же оврагом, которым они добирались сюда. Из него по ложбине можно было перейти в долину, склонами которой легко добраться до соседнего леса. Что предпринимать дальше, над этим он пока старался не думать. Главное — вырваться из проклятого села.
Он все еще чувствовал себя неважно: слабость во всем теле, легкое поташнивание с неожиданными всплесками головокружения. Впрочем, все это уже не должно было приниматься в расчет. Вступал в силу один-единственный внутренний приказ: выжить! Во что бы то ни стало — выжить!