Странности любви
Шрифт:
И раньше, и сейчас ему встречались женщины-охотницы, женщины-кошечки и другие разновидности. Но он то ли принадлежал к однолюбам, то ли судьба не давала ему второго шанса. Стараясь забыть Наташку, сравнивая с ней других женщин, он не ослаблял, а только усиливал тоску по ней.
Он позвонил ей, помня, как они два раза расстались, и вовсе не надеясь провести с ней остаток жизни. Он трезво сознавал, что теперь они могут любить не друг друга, а только свои вспоминания. «Я только отдам ей фотографию», – говорил он себе.
Он встретил ее у метро. Она стеснялась, что пополнела. Они подъехали к набережной Москвы-реки. Сели на скамейку. Посмотрели друг другу в глаза. Он взял ее руку, и почувствовал, что ничего не изменилось и не кончилось.
Его квартира была рядом. Через минуту после того, как они вошли, их одежда уже валялась вокруг постели. Только теперь они были способны что-то говорить друг другу.
– Странно, что ты так ни в кого и не влюбился, – сказала Наташка.
Славин пошутил:
– Мне хватило одного несчастья в жизни.
– Олежка, я не могла ослушаться мамы. Мама есть мама. Зато потом я приехала в Москву, чтобы все вернуть. И зато я родила дочь. Хочешь взглянуть на нее?
Она вынула из сумочки фото дочери. Ух ты, какая метисочка! И опять-таки вылитая Наташка, только с экзотическими глазами.
Потом показала фотографии двоих детей Игоря. Сколько же красоты она наделала в жизни.
– Когда у Игоря день рождения? – как бы невзначай спросил Славин.
– 17 мая, – быстро ответила Наташа и осеклась. – Но это ничего не значит. Даже не думай. Если бы я была в чем-то уверена, я бы сама тебе сказала.
– Когда ты ушла от своего хана?
– Задолго до того, как родила дочь. – Наташка натянуто рассмеялась. – Ах, Олежка, кто от кого родился, кто от кого ушел, – такие мелочи жизни. На днях я сама собиралась тебе позвонить. Похоже, у нас патология в хронической форме. Другого объяснения этого безобразия у меня нет.
Славин не унимался:
– Сходство или несходство можно определить не только по лицу, но и по фигуре. Ты покажешь мне фото Игоря в плавках?
– О, как все запущено, – Наташа уже не смеялась.
Она думала сейчас, что Славин повел себя ничуть не лучше ее первого мужа.
– Неужели тебе мало того, что он мой сын? Может, потребуешь экспертизу ДНК?
Славин сказал:
– Твой первый муж наверняка заметил, что мальчик – не от него во всех деталях. С ног до головы. А я, применительно к себе, уверен в обратном. Так что не надо мне никакой экспертизы. Но на фотографию я бы взглянул.
Наташка смотрела на него со снисходительной нежностью. Уж она-то знала, что ноги сына сделаны, как под копирку.
А Славин думал, что любить воспоминания о любимой женщине все же легче, чем ее в натуре и повседневности. Теперь он готов был ко всему. И в то же время – не готов.
Всю дорогу до ее дома они молчали. Машина остановилась у подъезда. Наташка чего-то ждала. Наверно, каких-то последних слов. Славин вынул из кармана ее фотографию и проговорил, будто был один.
– Женщина моей жизни.
Наташка отозвалась, глядя на него прекрасными влажными глазами.
– Мужчина моей жизни.
Он протянул ей фотографию. Она положила ее в сумочку. У подъезда обернулась. Так называемый прощальный взгляд.
«Ну, вот и всё!»
ДУХОВНЫЙ СЕМИТ
Шахматный клуб. За одним из столиков Иванов и его партнер Петров. Оба с виду интеллигентные люди. Только у Петрова позиция хуже
– Слушай, Володька, а ты случаем не еврей? – неожиданно спрашивает Петров.
Иванов смотрит ошарашено на окруживших столик болельщиков и находит замечательный ответ:
– А ты случаем не гомосек?
– Я просто полюбопытствовал, а ты взял и оскорбил меня, – говорит Петров.
– Нет, это ты первым его оскорбил, иначе бы он так не ответил, – говорит Петрову один из болельщиков.
– Спросить человека, еврей он или не еврей – разве оскорбление? – говорит Петров. И обращается к Иванову. – Есть правило, Володька. Еврей тот, кого принимают за еврея. Ты умный, у тебя нос крючком. К тому же ты Владимир.
– Хорошо, предположим, я еврей, что дальше? Что это меняет? Позиция у тебя все равно безнадежная, – говорит Иванов.
– Зато мы внесли ясность, – говорит Петров.
– Хочешь вывести меня из себя? – спрашивает Иванов.
– Не думал, что ты так отреагируешь, – ухмыляется Петров. – Если ты не еврей, мог бы спокойно ответить: нет, я не еврей. А ты обозвал меня гомосеком. Ты же знаешь, у меня жена, дети.
– Гомосеки разные бывают, – говорит Иванов.
– Вот сейчас ты меня еще раз оскорбил. Я тебя ни разу, а ты меня уже два раза, – отвечает Петров.
Иванов все же выиграл, но вернулся домой в плохом настроении. Жена Маша смотрела ток-шоу Владимира Канарейкина. Не говоря ни слова, она налила Иванову сто граммов, достала из банки соленый огурец. Иванов расслабился и объяснил, что произошло.
– Можно хорошо играть в шахматы, слыть умным человеком и быть при этом идиотом, – сказала Маша. – И вообще, Петров антисемит. Он и меня подозревает. Но меня – обоснованно, а тебя – не знаю.
Иванов напрягся:
– Что значит «обоснованно»?
Иванов жил с Машей считанные месяцы, еще не успел рассмотреть все скелеты в ее шкафу. Убавив звук в телевизоре, Маша совершила явку с повинной. Достав фотоальбом, ткнула пальцем в фотографию своих родителей. Вся в отца, жгучего брюнета, и ничего от матери – курносой блондинки. На самом же деле, отец был донской казак, а мать – чистокровная еврейка.