Странности любви
Шрифт:
— Здорово мы смотримся со стороны, верно? Парусники двадцатого века, — громко говорила Нефертити, в расчете на отклик шедших впереди ее Галкина и Зои.
Вздувшиеся на спинах ребят блестящие от дождя полиэтиленовые пленки и в самом деле напоминали паруса под ветром, разбросанные по темным волнам огромного поля. С каждым порывом они крупно вздрагивали, словно готовые сорваться и полететь по застывшему морю.
— Пошто мы в эту глину здоровье свое закапываем? Все равно ж эту нитратную картошку жрать никто не будет — сгниет! — Борис Беспутнов придвинул свою корзину к Нефертити.
— Работай, работай! — поощрила
— А зачем? Уже импортная идет. Читала?
— Нет, — буркнула Миронова, сердито толкая вперед корзину.
— Ну как же, в "Комсомолке"! Так и называется: "Картошка из Берлина".
— Вот дают! — восхитилась Нефертити так громко, чтобы слышно было и на соседней борозде. — До чего докатились! Картошка — из Берлина, пшеница — из Канады, стиральный порошок — из Индии. Весь мир на нас работает, не кисло, а?
— Верно! — с готовностью откликнулся Боб. — Больше всех выращиваем и больше всех по дороге теряем. Все рекорды Гиннесса переплюнули. Семьдесят лет с гаком учились!..
— Тебе ль, Боб, об учебе-то говорить, помолчал бы лучше, — вдруг ощетинилась Нефертити, глядя, как Галкин ссыпает в мешок собранную Зоей картошку. И, дождавшись, когда Зоя поплелась с пустой корзиной назад, крикнула сестре: — Валяй, валяй, Зоя! Один Берлин всю Россию не накормит.
— Для конкурса красоты стараетесь? — съязвил Беспутнов.
— А что? По трудовым показателям любому фору дадим.
Галкин завязал наполненный мешок, пнул его для большей прочности носком сапога и собрался было идти за другим. Но Нефертити его остановила:
— Ой, что это у тебя на шляпе?
— Отстань! — отрывисто бросил Галкин, однако стащил свое сомбреро, глянул на его поля. — Птичка, наверно, пролетала.
— Благодари бога, что коровы не летают!
Перескочила через борозду и, достав белоснежный платок, принялась очищать с тульи оскорбительное пятно. Галкин, воспользовавшись передышкой, распрямил широкие плечи и, шурша полиэтиленом, сладко потянулся, помесил резиновыми сапогами глинистую землю, разминая ноги:
— Э-э! Отличная погода, господа! А не испить ли нам чего покрепче?
Его взгляд устремился к другому концу поля, где стояли огромные бидоны с водой и куда направлялась Зоя.
— Надо же: в жару и стакана воды не выпросишь, а тут целых два бидона притащили!
— А у нас все навыворот: летом работают комбайны снегоуборочные, а зимой — картофелеуборочные, — радуясь взаимопониманию, зачастила Нефертити.
Не сводя глаз с другого конца поля, Галкин хлопал в вязкой жиже тяжелыми сапогами.
— А ты говоришь: "атласные туфельки".
Нефертити вскинула брови: оказывается, в автобусе Галкин не так уж сильно был занят Зоей. Оказывается, прислушивался и к тому, что говорила она, Таня…
— Ой, ты же ведь промок! Давай пленку получше натяну.
— Отстань!
— Возьми вот сухие варежки.
— Отстань!
— Забуксовал? — благодарно глянула на прочно увязшие в глине сапоги Галкина. — Помочь?
Он раздраженно дернул плечом, повернулся в сторону бидонов.
— А ты заметил, какое слово сейчас в самом ходу у газетчиков? Про-бук-сов-ка. Заметил? — поинтересовалась, загораживая собой ненужную перспективу на другом конце поля. — Только за что-нибудь возьмемся, как уже буксуем. И в экономике, и в праве, и в социальной сфере — везде. Во в трясину-то залезли! Никак выбраться не можем.
— Чёй-то ты в политику вдарилась? Хороший заменитель секса, да?
Галкин вызволил наконец из грязи свои сапоги и, обойдя Миронову-старшую, крупно зашагал к бидонам с водой. Вскоре оттуда донесся звон кружек и Зоин смех.
— У-у, жидкая, не иначе опять разбавленная, — хохмил Галкин, демонстративно выплескивая воду.
— Галкин правильно говорит, — Беспутнов снова подтянул к Нефертити корзину с картошкой. — Лучше бы сексом занималась.
— С тобой, что ли? — фыркнула Нефертити.
— А хотя бы. Ну и характерец у тебя, Миронова!
— Мою физию характером не исправишь, — засмеялась Миронова. И уже мягко, почти нежно, словно увещевая малое дитя, стала втолковывать Беспутнову: — Секс, Боренька, игрушка для родителей. У нас есть дела поважнее, верно?
Подмигнула потерявшему дар речи Беспутнову и пошла прочь, мужественно не глядя в сторону бидонов.
— Что происходит, а, Полина Васильевна? — пожаловалась, становясь в одну с Полиной борозду. — Куда идем? Кто перестраивать все это будет? Мы, что ли? "Духовный потенциал страны" — звучит, правда? Это мы-то?.. А откуда нам духовность черпать? Из чего? Где они, образцы-то?
— Видите ли, Таня, — попыталась ответить Полина. Но Нефертити ее не слушала.
— Ведь все уничтожили. Все, что тысячелетиями по крупицам собирали. Ну разве это по-хозяйски, а, Полина Васильевна? На голом месте вон и сурепка не растет. Вырубили под корень всю интеллигенцию, всех носителей культуры. Как же — аристократия чертова!
— История революций, Таня…
— История?! Растранжирили генофонд нации, а теперь с нас культуры требуют, нравственности. А на меня, может, умных генов не хватило! Дефицит — во всем, не только в порошке стиральном.
Она оторвалась от клубней, вытянув шею, наблюдала, как Галкин удалялся с Зоей к опушке, укрыв ее своей полиэтиленовой полой.
— Лишь бы урвать побольше. Только себе! А чтобы для других… Кто сейчас выйдет на Сенатскую площадь? Или на костер пойдет ради общего дела? Шкуроспасы! Хапуги! Обыватели!
— Ну не так уж все мрачно. Международные связи зато усиливаются — берлинскую картошку скоро кушать будем.
— Вместо берлинского печенья! Даже Смоленск на валюту картошку покупает, читали? Миллионы золотом тратим, а каких-то там тысяч рублей, чтобы овощехранилища построить, не находим. Не вредительство ли это? — Нефертити распрямилась. — А насчет международных связей вы совершенно правы. Мой дядька погиб в боях за Крым. А теперь мы его — без единого выстрела иностранцам отдаем. А остальное? Всякие совместные предприятия и акционерные общества — это что? Мой батя матери пантокрин в этом году искал — после операции он ей вот как нужен! Черта с два нашел, пока в Якутию к оленям не слетал. Да и то — с большим трудом добыл, потому что американцы там целый завод строят. Они нам — железки, мы им — оленей. А также — лес, газ, нефть. Все чрево земли-матери выкачали. Раздели ее, обстригли, голой по миру пустили, с протянутой рукой, — далеко отшвырнула попавшийся вместо клубня булыжник. — А потом тот же пантокрин, ту же бумагу у Америки на валюту покупать будем. Не говоря о всякой там пластиково-капроновой дряни.