Странности любви
Шрифт:
Пять часов утра. Трещит будильник, надо вставать, готовить завтрак. А сна было всего-то несколько часов, и то неглубокого. Анечка сползает с кровати, не раскрывая глаз, натягивает джинсы.
"Интересно, как там Дашка без меня встает?" Володя, конечно, не будет ее долго расталкивать, заплетать косу, пока она сонно ковыряет вилкой, совать ей на ходу яблоко в сумку. Ни за что не станет! И правильно сделает…
Электрическая плита под темным зевом вытяжки, мрачная и холодная, как надгробный гранит, занимала почти всю кухню.
— Вы
— В таких количествах никогда, — призналась Полина, — просто не представляю, сколько сыпать на две сотни ртов… Полмешка хватит, как думаешь?
Плита никак не нагревалась, вода в огромных котлах не хотела закипать. Но самое страшное произошло потом: едва наметился слабый шум в котлах, лампочка на кухне вдруг погасла — отключили электричество, а до завтрака оставался всего час с небольшим — в восемь уже подадут автобусы.
Оставив Анечку сторожить котлы, Полина побежала к командиру: намаявшись накануне с расселением, он еще спал. Вместе разбудили комендантшу, потребовали ключи от кабинета директора, где за семью замками таился старенький телефонный аппарат. Связь с городом устанавливалась через два коммутатора, но все же это была связь. К счастью, свет вскоре дали. Но когда Полина вернулась на кухню и глянула на остывшие котлы, поняла, что пшенной каши студентам сегодня не видать, как собственного затылка. Срочно переключились на спасительную вермишель — оставалось всего ничего.
В общем, с завтраком запоздали, и голодные студенты, съевшие за вчерашний день все запасы, громко возмущались у двери столовой:
— Собираются нас сегодня кормить или нет?
— Лечебное голодание — дело добровольное.
Громче всех кричал Галкин, демонстративно затягивая ремень, хотя джинсовый костюм едва не лопался на его довольно плотном теле:
— Ну, дают! Где же трудовая дисциплина? На целых двадцать минут завтрак задержали!
— Куда торопишься? — поинтересовалась Нефертити, откровенно любуясь его шикарной шляпой из черного фетра. — Уж не на работу ли?
— Куда ж еще? На нее, родимую! — Галкин подмигнул Зоеньке Мироновой, глядя мимо ее старшей сестры.
В неизменном черном сомбреро и пончо, накинутом поверх джинсового костюма, Галкин, безусловно, выделялся среди прочих бойцов картофельного отряда. Командир, решивший успокоить ребят насчет задержки с завтраком, просто онемел, увидев этот его "рабочий" наряд.
— Ты никак в поле собрался? Нагнуться-то в джинсах сможешь?
— Придираетесь, Игорь Павлович.
— И небритый! Вон Беспутнов, как на праздник пришел — аккуратный, выбритый…
— Так у него не растет, товарищ командир!
— Выходит, праздник труда для тебя уже не праздник? — не остается в долгу его друг Беспутнов.
Галкин содрал с головы сомбреро и натянул его на глаза Беспутнова, уставившегося на сестер Мироновых.
Товарищи отрицательную приставку в фамилии опускают и зовут Боба Путным. Имя его тоже успешно эксплуатируется. Во все известные пословицы и поговорки, содержащие слово "Бог", студенты подставляют "Боб": "Ни Бобу свечка, ни черту кочерга", "Как Боб на душу положит", "Дела идут, слава Бобу", "Сам Боб велел", "Отдал Бобу душу"…
Имя Бориса Беспутного появлялось на устах студентов с не меньшей регулярностью, чем, скажем, слово "деньги" в какой-нибудь "Файнэншл таймс". И не только в священных этим именем пословицах. Беспутнов вошел в историю институтского ССХО как автор блестящего проекта, принятого всеми на "ура": за тот месяц, что они будут на картошке, отпраздновать все положенные на год праздники, и советские и церковные. А так как дней в месяце было меньше, чем известных им праздников, то решили отмечать по нескольку торжеств сразу, и не обязательно в хронологической последовательности. В ближайший выходной было решено праздновать Масленицу, Май, День Победы и День мелиоратора. Борис уже муку для блинов запасает и сочиняет новую программу для ансамбля "Блиц-гитары", организованного им вместе с Галкиным.
— Слушай, может, и Восьмое марта заодно отпразднуем? А то когда еще-то? — предложила Нефертити, стаскивая с него черное сомбреро и возвращая его хозяину.
— Надо подумать. Эй, Галкин!
— Да Зойкин он, Зойкин, — веселым хором поправляют девушки.
Наконец завтрак готов, студенты шумной толпой ввалились в столовую, устроили свару, норовя поскорее протиснуться к окну раздачи.
Половина сваренной с таким трудом вермишели осталась, естественно, на тарелках. Полина с Аней, наконец-то вымучившие из упрямых котлов и плиты это нехитрое кулинарное чудо, сами никак не могли сесть за стол. "Ничего, скоро освободимся, — успокаивала Полина свою голодную помощницу, — студенты, похоже, только чай пьют".
И вдруг Полина с Аней просто оторопели:
— Можно добавки, Полина Васильевна? — улыбаясь от уха до уха Александр Витальевич протягивал пустую тарелку в окно раздачи.
— Хоть весь котел! — опережая Полину, Аня выхватила у комиссара тарелку.
— К сожалению, котел не получится, Анна Ивановна. Вон совхозное начальство жалует, и — отменная была вермишелька! — снова улыбнулся Александр Витальевич и заспешил вслед за командиром встречать совхозное руководство.
— Вторая порция ему бы не помешала, — вздохнула Аня, сочувственно глядя на удаляющуюся тощую фигуру комиссара. — Даже бушлат его не спасает…
Игорь Павлович с преувеличенным энтузиазмом тряс руку плотному приземистому мужчине средних лет, судя по всему, директору:
— Как кстати, Михаил Дормидонтович! Позавтракать с нами не хотите? Вкусная сегодня вермишель, Анечка, сообразите две порции! — крикнул в раздачу, проводя в столовую директора и приехавшего с ним совхозного бригадира, в чье распоряжение поступал отряд.
— Спасибо, мы позавтракали, — отказался директор, окинув взглядом почти нетронутую студентами еду в тарелках. И, верно оценив обстановку, заявил прямо: — Хотите хорошо есть, выполняйте норму, — и назвал космическую цифру. На одни руки выходило в день больше двадцати мешков картофеля. — В наше время, когда все переходят на хозрасчет и самофинансирование, другого выхода нет, — развел руками директор.