Странные сближения
Шрифт:
В лице её ничего не произошло никакого изменения, голос был ровным, зрачки не расширились. Катерина Николаевна лгала, чтобы утешить, или говорила правду так, как никто никогда не говорил. Этого Пушкин ни тогда, ни впоследствии не узнал.
«В конце концов, — подумалось, — а не испортил бы я ей жизнь?»
Заглавными буквами следовало прописать над спальней каждой из сестёр Раевских:
«…Отчего-то мне кажется, что в вашем большом будущем будет немного денег, а я бы желал,
Н.Н.Раевский.»
Александр скривил пухлые африканские губы.
— Что бы ни стояло за вашим отказом, не сомневайтесь, вы поступаете верно.
Катя улыбнулась печально, но всё же с некоторым облегчением, и на сердце стало немного легче.
И, представив эту сцену так ясно, что едва не произнёс свои реплики вслух, Пушкин сидел, глядя в бурые корешки книг, и только когда Катя тронула его концом веера: «вы не спите?», очнулся:
— Очень надеюсь, что вижу вас не в последний раз.
— А вы не вернётесь в Киев?
— Нет, теперь в Бессарабию, на службу.
— Тогда, — сказала Катерина Николаевна, — мы будем видеться постоянно.
— Как, и вы там будете?
Но в библиотеку зашла Соня и стала спрашивать о чём-то до того неважном, что Александр не запомнил ни слова.
Политинформация — бал и разбитое сердце — Черницкий молодец — в Тульчин — конец легенды
И неожиданность сей встречи
Тебя кой в чем изобличит.
Все разговоры велись вокруг главных новостей — одобрения государем австрийского вмешательства в Итальянскую революцию и волнений, начавшихся в Валахии чуть меньше недели назад.
Охотников сцепился в смертельном споре с Василием Львовичем, доказывая последнему, что малое число арнаутов и валахов из отрядов Владимиреско и почти полное отсутствие боевых навыков у войска Ипсиланти не будут помехой, ибо на стороне Этерии дух свободы.
Николя, вдохновенно внемлющий политическим дискуссиям, выудил из приехавших на бал гостей своего товарища-однополчанина и внушал ему то, чего наслушался во время прошлых бесед.
Волконский курил с Николаем Николаевичем-старшим. Два генерала с почти двадцатилетней разницей в возрасте вспоминали общих знакомых, прежние битвы и проблемы современности, в число которых попали и греки с валахами.
Не говорили о политике только женщины. Софья Алексеевна давала какие-то наставление Мари, та не слушала, а смотрела на Катерину, с самого утра какую-то растерянную. Взглядом Мари подбадривала сестру; Катя подмигивала ей, благодарно улыбалась, но тотчас вновь погружалась в тревожные мысли.
Поверх разговоров и быта вершилась, ворочая грозными колёсами, история. Император, полностью утвердившись в мысли о вреде всего либерального, переехал из Тропау в Лайбах, где продолжал выслушивать пылкие предложения Каподистрии (пробывшего
граф Нессельроде, присутствовавший там же, проводил с австрийским дипломатом Меттернихом больше времени, чем с кем-либо из русского двора, и передавал государю записки об опасности, которую могли нести миру испанцы, провернувшие — подумать только — успешную революцию, и итальянцы, добившиеся — не стыдно ли — того же;
Неаполь с Пьемонтом и Испания жили, подчиняясь теперь не воле единого правителя, но Конституции, в то время как Австрия собиралась выдвинуть войска и спасти колыбель Римской цивилизации от республиканской чумы;
офицер русской армии, валашский торговец и предводитель повстанцев Тудор Владимиреску стоял с армией пандуров, арнаутов и валахов в уезде Мехединць, предвидя впереди большую войну и готовясь к ней, пока администрация уезда создавала видимость охоты за Владимиреску, будучи на самом деле его сторонниками, — короче
Европа гудела, как вода на огне, не готовая ещё закипеть, но выпускающая на поверхность отдельные наполненные жаром пузыри.
Всё это, взорвавшееся пёстрой картою у нас перед глазами, сжалось в радужно переливающийся шар и отражением многоцветного стола завертелось в ложке с мороженным, ещё не донесённой Пушкиным до рта, но уже довольно близкой к сим первым из врат на пути к конечной цели всякого исторического процесса.
— С кем танцуешь? — Николай Раевский-младший смотрел поверх плеча Пушкина. Александр обернулся, и увидел спину дамы, идущей вдоль карточных столов, составленных у стены.
— Ты на неё смотришь?
— Её зовут Каролина, она красавица и обещала мне танец. А ты…
— С твоей сестрой, — Пушкин проводил взглядом Каролину, так и не найдя в её спине ничего особенного. — С Еленой.
— Вот как. Ты знал, что чертовски нравишься ей?
— Алёнушке? — изумился Пушкин, привыкший думать о ней, как о создании эфемерном, живущим где-то на самом краю материального мира. — Ты шутишь?
— Ничуть, она давно… Всё, молчу, — Николя захлопнул ладонью рот. — Ты ничего не слышал. Но если хочешь породниться, имей в виду, она пока свободна.
Я даже голос её не помню, — хотел сказать Пушкин, но удержался, а Николя уже позабыл о разговоре, снова высмотрев в толпе свою Каролину.
Голос у Елены Раевской оказался ей под стать — тоненький и прозрачный.
— А правда, — смущаясь, спросила она, когда перешли к медленной части вальса, — что вас в Петербурге хотел убить ваш соперник, и поэтому вас отправили на юг?
Пушкин споткнулся.
— Вообще-то нет. Кто вам это сказал?
— Все только и делают, что рассказывают что-то о вас. Нет-нет, я ничего больше не скажу. Так это неправда?