Странный генерал
Шрифт:
– И когда ты от этих книг отцепишься? – бурчал великан, возвращая картуз на вихрастую макушку. – Ишь ведь до чего человека страсть к учености заела!
Петр нахмурился:
– Вот что, Мить. Книг моих не тронь. Что делаю – знаю. Хочешь серым быть – будь, а мне не мешай. Ровно бы ведь договаривались… Ну ладно, двинулись, что ли?
Неторопливым, мерным шагом они пошли вдоль улицы к темнеющему впереди лесу.
Петр Ковалев и Дмитрий Бороздин слыли неразлучными дружками. Так оно и было. Дружили еще их отцы. У Алексея Бороздина,
Но пришла беда – в глубокой дудке [3] вывалился пудовый камень и размозжил голову Никиты Ковалева. А на той же неделе Алексею Бороздину привалил после времени его горький старательский фарт. Так зовут удачу золотоискатели.
Увесистый самородок в одночасье превратил Алексея в богача. Глаза золотом запорошит – ничего не увидишь. Зазвенела жизнь, понеслась, полетела в пропасть. От пережитого горя, от прошлых обид и нищеты, от всего, что тяготило и оскорбляло душу, бежал Алексей в призрачный и грязный мир бесшабашного пьяного разгула. Через месяц все богатство, как песок сквозь пальцы, ушло из рук. Морозной январской ночью удачливого березовского старателя нашли на одной из екатеринбургских улиц раздетым и мертвым…
3
Дудка – шахта без крепей.
Сиротская доля еще крепче спаяла Петра и Дмитрия. Дружбу свою они не делили ни с кем, и, хотя приятелей водилось много, друзей в числе не прибавлялось. Дмитрий принял в наследство от матери веселый и добродушный нрав, а от отца – богатырский рост и редкую, медвежью силу. Впрочем, в силе и Петр уступал ему мало, а в быстроте и увертливости всегда брал верх. Когда они уже подросли, не раз приходилось им биться в частых на заводе драках, и не было случая, чтобы два дружка выходили из схватки побитыми.
Нелепый, а в общем, обычный для старателей конец их отцов оттолкнул пареньков от старательства. Работали они на заводе. Так называлось все предприятие, объединяющее прииски, шахты и обогатительные фабрики. Работа была трудная, надсадная, но молодость ее терпела.
Петр пошел по горной части. Каждые полсуток проводил он под землей, в шахте, с киркой и лопатой. Когда умерла мать, он хотел уйти с завода; из родных никого не оставалось, только где-то в Усолье, тоже под землей, на соляных разработках, тянул свою лямку двоюродный дядя. Но уйти нетрудно, да где свою новую долю найдешь и какая она будет? «Уходить, так вместе, – сказал Дмитрий, – только никуда я не пойду».
Дмитрий трудился на промывке золота. Он застал еще толчею: огромный тяжеленный пест поднимали с помощью водяного колеса и затем бросали на куски породы, сгруженные в большое чугунное корыто. Вверх – вниз, вверх – вниз… порода крошилась в песок, песок шел на промывку. Потом установили паровую машину, пест заменили чугунными жерновами. Названием им было «бегуны». Так и к фабрике прилипло – бегунная.
Здесь все грохотало и скрежетало.
Шли годы. Парням исполнилось по двадцать два. Все было по-прежнему, но вот этой весной Дмитрий завел речь о том, чтобы перейти на старательскую работу – самим золото мыть.
– Надоело, Петро, мытарить за гроши. Авось пофартит?
Петр нахмурился:
– Будто фарту цену не знаешь?
Но дума попытать счастья не бросала Дмитрия. По воскресным дням он один уходил подальше в лес, бил шурфы, лазал по старым отвалам – искал тропку к золоту. И сыскал… Теперь надо было для верности показать место Петру, посоветоваться. Для того и повел сегодня друга.
Шли долго. Перевалили весь развороченный, покрытый выработками увал. В стороне остались потемневшие от времени копры, кирпичные трубы, сараи, беспорядочно разбросанные штабеля леса, высокие кучи пустой породы и ржавого кварца.
То были шахты.
В плотную черную глубь падают и расползаются подземные ходы, выдолбленные кирками таких, как Петр Ковалев. Десятки верст петляет под землей мрачный шахтный лабиринт. Там, в глубине, миллиарднопудовую толщу изверженных пород и сланцев прорезают березитовые дайки – тонкие полоски минерала, похожего на гранит. В дайках змеятся золотоносные жилы кварца. К ним и пробиваются люди – сквозь камень, воду, мрак и холод.
Однако здесь, над землей, сияло майское небо, и вовсе не хотелось думать о мрачной утробе шахт. Чуть шелестя игольчатой одеждой, в смолистом мареве легонько покачивались сосны. Березы кутались в зеленую дымку полураспустившейся листвы. Деловито и звонко щебетали пичуги, где-то в чаще раскуковалась взахлеб лесная вещунья.
– Слышь, как частит, – усмехнулся Дмитрий. – Который человек натощак ее услышит, долго жить будет.
– Так-то бы все бедняки до ста лет жили, – буркнул Петр. – Скоро, что ль, дойдем?
– Скоро уже. – Дмитрий взмахнул узелком. – Я картофи да луку прихватил, на месте подхарчимся. Вон за тем угором ложок будет – наш.
Вдруг он насторожился, тревожно глянул на друга. Из ложка вился дым костра. Кто же хозяйничает там? Дмитрий прибавил шагу.
Прыткий да хваткий всегда, опередит. Улыбнулся Дмитрию ложок – там уже старались другие. У вертлявого мелкоструйного ручья были выдолблены две ямины. Из одной, поглубже, мужик с молодухой выхаживали скрипучим воротом деревянную бадью с песком. Возле легкого, наскоро сколоченного вашгерда орудовали еще двое, старик и женщина, – промывали породу.
– Вот язви те!.. Ну, каторга, я вам сейчас все пораскидаю! – Дмитрий разгневался не на шутку.
– Погодь, – ухватил его Петр. – Чего шумишь? У тебя какие такие особые права?
– Дак мое же это место!
– А на нем написано?
Дмитрий растерянно взглянул на друга, но слушать дальше не стал – так и гнев схлынет, – скорым, напористым шагом ринулся в ложок. Однако Петр тут же догнал его и снова урезонил:
– Не наскакивай ты на людей, Митьша. «Пораскидаю»! Это, должно, Евсеич. Его семейство. У них, верняк, бумага есть. Не хитники. Наш старатель, березовский.