Странствие Бальдасара

Маалуф Амин

— Я испытываю большую нежность к этой вещице, — добавил я.

— А, — только и сказал он, удивленный, что торговец может подобным образом выражаться о предмете, выставленном на продажу. Я замолчал, слегка задетый, и подождал, пока он повернется ко мне и спросит, откуда во мне эта нежность. Он так и сделал, и я объяснил ему, что две эти статуэтки были некогда зарыты вместе и лежали рядом, со временем на металле образовалась ржавчина, из-за которой их руки теперь будто спаяны друг с другом. Мне хочется думать, что они — двое влюбленных,

которых разлучила смерть, но земля, время и ржавчина вновь соединили их — теперь уже навечно. Все, кто видит их, говорят о двух статуэтках, а я предпочитаю говорить о них, как будто она одна.

Он протянул руку, чтобы взять ее, и я начал умолять его быть осторожнее, так как малейший удар мог бы их разъединить. Посчитав, что я говорю с ним недостаточно почтительно, он предложил мне самому передвинуть мою статуэтку. Тогда я с бесконечными предосторожностями поднес ее ближе к окну. Я полагал, что шевалье последует за мной, но, когда я обернулся, он все еще стоял на том же месте. С «Сотым Именем» в руках.

Он был мертвенно-бледен, и я побледнел не меньше.

— Как давно она у вас?

— Со вчерашнего дня.

— Не вы ли говорили мне однажды, что, по вашему мнению, этой книги не существует?

— Я и теперь так думаю. Но я должен был вас также предупредить, что время от времени появляются подделки.

— Это — одна из них?

— Возможно, но у меня еще не было времени в этом убедиться.

— Сколько вы за нее просите?

Я чуть было не ответил: «Она не продается», — но одумался. Никогда не следует говорить так с вельможей. Потому что он тотчас возразит вам: «Если это так, я возьму ее посмотреть». И тогда, чтобы не оскорбить его, вам придется ему поверить. При этом, разумеется, очень велика вероятность того, что ни книги, ни покупателя вы никогда больше не увидите. Я это прекрасно запомнил и овладел этой наукой, понеся несколько раз изрядные убытки.

— На самом деле, — пробормотал я, — эта книга принадлежит одному сумасшедшему старику, который живет в самой жалкой конуре Джибле. Он убежден, что она стоит целое состояние.

— Сколько?

— Целое состояние, говорю же вам. Это безумец.

В это мгновение я заметил внезапно возникшего за нами моего племянника Бумеха, который, онемев, озадаченно наблюдал эту сцену. Я не слышал, как он вошел. Я попросил его приблизиться, чтобы представить его нашему высокому гостю. Так я надеялся увести разговор в другую сторону, попытавшись избежать захлопывающейся ловушки.

Но шевалье удовольствовался коротким кивком и повторил:

— Сколько же вы хотите за эту книгу, синьор Бальдасар?

Какую же цифру мне назвать? Самые ценные сочинения я продавал по шестьсот мединов. Иногда — чрезвычайно редко — цена поднималась до тысячи, что составляло такую же сумму в су, имеющих хождение в Туре.

— Он хочет за нее пятнадцать сотен! Не продам же я вам подделку за такую цену!

Не сказав ни слова, мой посетитель развязал кошелек и отсчитал

требуемую сумму в полновесных французских монетах. Потом он протянул книгу одному из своих слуг, и тот удалился уложить ее вместе с другими вещами.

— Мне бы также хотелось взять эти статуэтки в позолоченных шапочках. Но я полагаю, что оставшихся у меня денег на это уже не хватит!

— Что касается двух влюбленных, они не продаются, я их вам дарю. Позаботьтесь о них!

Потом я предложил Мармонтелю задержаться и отобедать с нами, но он сухо отклонил мое приглашение. Какой-то человек из его свиты объяснил мне, что шевалье должен как можно скорее отправляться в дорогу, так как он хочет добраться до Триполи еще до ночи. На следующее утро его корабль снимается с якоря и отплывает в Константинополь.

Я проводил их до самых ворот Джибле, не добившись от посланника ни слова, ни прощального взгляда.

По возвращении я увидел Бумеха, он плакал, сжимая кулаки от ярости:

— Зачем ты отдал ему эту книгу? Я не понимаю.

Я сам не понимал, почему поступил подобным образом. В единый миг слабости я потерял сразу все: «Сотое Имя», статуэтку, которую обожал, и уважение посланника. У меня, кажется, было гораздо больше причин для жалоб, чем у моего племянника. Но мне — была не была! — приходилось как-то оправдываться.

— Что ты хочешь? Так иногда случается! Я не мог поступить иначе! Этот человек все же эмиссар короля Франции!

Мой бедный племянник рыдал как ребенок. Тогда я обнял его за плечи:

— Утешься! Эта книга — подделка, и ты, и я — мы оба это знаем.

Он резко вырвался.

— Если это подделка, мы совершили мошенничество, продав ее за такую цену. А если каким-то чудом это не подделка, тогда с ней нельзя было расставаться за все золото мира! Кто тебе ее продал?

— Старый Идрис.

— Идрис? И за какую цену?

— Он мне ее отдал.

— Тогда он вовсе не хотел, чтобы ты ее продавал.

— Даже за пятнадцать сотен мединов? С такими деньгами он сможет купить себе дом, новую одежду, нанять служанку, может быть, даже жениться…

Бумех не обладал веселым нравом. Он редко смеялся.

— Если я правильно понял, ты намереваешься отдать все эти деньги Идрису?

— Да, все, и даже прежде, чем положу их в нашу кассу!

Я тут же встал, убрал монеты в кожаный кошель и вышел.

Как поведет себя старик?

Станет ли он упрекать меня за продажу того, что было подарком? Или напротив — в принесенной мной невероятной сумме он узрит дар Небес?

Толкнув дверь его лачуги, я увидел женщину, живущую по соседству. Она сидела на пороге, закрыв лицо руками. Прежде чем войти, я спросил ее из вежливости, дома ли хаджи Идрис. Она подняла голову и сказала мне только:

«Он умер!»

Я убежден в том, что сердце старика перестало биться в ту самую минуту, когда я уступил его книгу шевалье Мармонтелю. Мне никак не удается изгнать эту мысль из головы.