Странствие Кукши. За тридевять морей
Шрифт:
Не успел я постучать, дверь отворяется, на пороге она сама. Обнимает, как родного сына, шепчет:
– Мокрый, бедняга, продрог!
Глава двадцатая
ДОМОВОЙ
Продолжение рассказа Кукши
В избе тепло, пахнет квашней. Хозяйка дает мне сухую рубаху.
– Теперь пойдем, – говорит, – отведу тебя в надежное место.
Мне уходить неохота, хорошо у нее в избе, как дома у матушки, ребятишки по лавкам спят, и меня в сон клонить начало. Однако встаю и иду следом за ней прочь из избы.
Берет она меня за руку и куда-то ведет. Глаза к темноте попривыкли, вижу: идем лугом, различаю лес впереди. К лесу она меня и ведет.
В лесу уже вовсе ничего не видать. Она дорогу знает, а я за ней, как слепой иду. Шли мы, шли, наконец остановились. Велит она мне нагнуться. Нагнувшись, делаем с нею несколько шагов. Здесь, верно, какая-то постройка. И тут она открывает над нашими головами лаз. Лаз тот ведет в какое-то помещение, и, вижу, оно чуть-чуть освещено. Влезаем туда по лестнице – по наклонному столбу с зарубками. В помещении – очаг, в очаге угли тлеют. У стены идолы стоят, один большой, другой поменьше. Это, вишь, здешнее чудское капище [45] . Женщина говорит:
45
Языческий храм.
– Здесь тебя не найдут.
Кидает она на угли бересту, раздувает огонь, приносит толстых сухих поленьев. Хорошо стало, пламя над дровами приплясывает, дым к крыше, к волоковому отверстию, поднимается. Светло, тепло. Приносит она охапку сена.
– Вот, – говорит, – тебе постель. Живи здесь, пока варяги не уплывут своей дорогой. А там видно будет. Еды здесь достаточно, боги всегда готовы поделиться с людьми, попавшими в беду.
Гляжу: возле идолов вяленая рыба, мясо положено, деревянная чашка с кислым молоком стоит.
Женщина ушла, а я в углу на сено лег. Идолы на меня уставились, страшновато мне, одно себе твержу: наверно, добрые они, иначе женщина не привела бы меня сюда.
Лежу, гляжу на идолов, боязнь мало-помалу прошла, уютно. Проваливаюсь я куда-то, а на сердце сладко, весело.
Очнулся я в родной избе. Никого в ней нет. Посреди избы светец стоит, в нем лучина горит. И лучина эта не простая – горит она и не сгорает.
Зову матушку, сестер – никто не откликается. И вдруг вместо них невесть откуда является витязь. Усищи вот такие, шлем, как жар горит, у пояса меч. Гляжу, а это Домовой, предок нашего рода. Я его сразу узнал, хоть и не видел никогда.
Глянул он на меня грозным взглядом – оторопь меня взяла. Говорит громовым голосом:
– Ты хочешь вернуться домой, а сам еще не отомстил за кровь матери!
Откуда-то взялись матушка и сестры, стоят у стены, как идолы чудские, кивают речи Домового. Хочу что-то сказать в свое оправдание и ни слова не могу вымолвить.
А Домовой пошел к двери. У порога остановился, вынул меч из ножен и поставил его возле косяка. И сияет тот меч, что солнечный луч.
– Вот тебе меч. Убьешь обидчика – вернешься домой.
Матушка и сестры опять кивают. Гляжу: где ж Домовой? Дверь вроде не отворялась, а Домовой пропал, будто его и не было. Матушки и сестер тоже не видать – вместо них у стены стоят недвижные чудские идолы. И меча нет – падает сквозь щель солнечный луч.
Глава двадцать первая
ВОЗВРАЩЕНИЕ К ВАРЯГАМ
Продолжение рассказа Кукши
Вылез я наружу – солнце уже высоко. И напал на меня страх: вдруг варяги уже уплыли? Огляделся: капище, в котором я ночевал, посреди лесной поляны стоит, на четырех пнях, как на птичьих ногах, корни, как лапы. Такие же избушки на курьих ножках ставят в лесу и наши соседи – весь.
Нашел я тропу, по которой мы с хозяйкой пришли, и припустился по ней. Кругом сосны огромные, толстые, вьется тропинка между ними, через корни перепрыгивает. Бегу я и думаю: если варяги уплыли, мне конец. Зачем жить, коли отомстить за кровь рода я уже не могу, а вернуться домой не смею? И так мне захотелось увидеть варягов, словно нет для меня на свете людей дороже!
Как я буду мстить, я и не думал тогда. Бегу и одно твержу: только бы не уплыли, только бы не уплыли! В лесу сумрачно, лишь иногда сверкнет солнечный луч, как меч, что Домовой мне оставил. Не знаю, может, это и был меч.
Наконец лес редеет, тропка ведет лугом в деревню. Я деревней бежать не хочу, вдруг встречу там эту добрую женщину? Что я ей скажу? Да и нельзя мне сейчас задерживаться. Бегу в обход деревни.
Вижу: над варяжской стоянкой дымок поднимается. Обнадежил он меня немного, может, думаю, не уплыли еще! Выбегаю на берег, на косогор, смотрю: пусто, лишь уголье тлеет. Глянул на реку, тоже пусто.
Упал я ничком на траву и лежу. Ни о чем не думаю, будто у меня и дел никаких нет. Лежу себе, и все. Долго лежал. Потом встал, спустился к воде, поплелся по берегу.
Иду и камешки ногой в воду кидаю. Ухвачу пальцами камешек и кину, ухвачу и кину. И слушаю, как они булькают. Стали мне лодки попадаться, вытащенные на песок. И словно проснулся я. Столкнул один челнок в воду и давай грести!
Знаю, конечно, что догонять в долбленой лодочке добрый варяжский корабль дело пустое, однако гребу что есть мочи. А что мне еще делать? Гребу и думаю: буду плыть, пока не найду варягов или не погибну в чужом краю.
И вот чудо: недолго мне и плыть-то пришлось! Не оставил меня Домовой своей заботой. Миновал я деревню, проплыл еще немного, глядь: стоит в заводи дракон, а варяги мои на берегу у костра сидят, обед стряпают. Обрадовался я, и варяги тоже. Накормили они меня, и поплыли мы дальше опять вместе.
Покуда плыли морем сюда к вам, судьба не послала мне случая убить Свана, а, может, все дело в том, что у меня не было настоящего оружия. Ныне же у меня есть меч, и я убью Свана, когда буду с варягами в походе.
Ну вот, все я тебе рассказал, ничего не утаил.
Теперь Харальд знает, что нешуточное дело обязывает Кукшу отправиться в поход с викингами. Возразить тут нечего, более того, он должен помочь Кукше в его деле, только еще не знает, как к этому подступиться, но он непременно что-нибудь придумает!