Странствие Кукши. За тридевять морей
Шрифт:
– У меня ничего нет, дурачок, – отвечает горожанин.
– А я тебя узнал! – говорит Андрей.
– Кто же я? – спрашивает богач, приосанившись.
– Ты тот самый верблюд, коему нипочем не пролезть в игольное ухо!
– Что ты мелешь, безумный? Будто вообще есть такие уши, в которые можно пролезть…
– Узки и прискорбны уши, – продолжает Андрей, – ведущие в царство небесное, а ты больно толст и тучен. Иного осла так навьючат, что бедняге не пройти по узкой улочке.
– Хоть ты и убогий, – кисло улыбается горожанин, – а лаешь не хуже доброго пса.
– Дай убогому златицу [65] , – просит Андрей.
– Нет у меня златицы.
– Тогда дай медницу [66] или кусок хлеба.
– Я тебе сказал: ничего у меня нет! – огрызается горожанин. – На всех не напасешься. Вы только и знаете, раз богатый, значит, давай. А знали бы вы, сколько мы, богатые, совершаем всяких добрых дел! Кто жертвует на храмы, на приюты?
Горожанин снова приосанивается и становится еще более важным, а взгляд Андрея грустнеет.
65
Златица – золотая монета.
66
Медница – медная монета.
– Множество пчел в улье, – говорит он, – но одни входят, другие выходят, так же и муравьи. А море, от всей Поднебесной принимая и пожирая реки, не насыщается. Разинул пасть свою змей великий, и никто не может наполнить чрево его снедью, а глотку – золотом.
– Болтаешь невесть что, – говорит богач, – одно понятно, что наглости в тебе не по убожеству твоему!
– Привыкла земля, – продолжает Андрей, – все отдавать богатым, этим лакомым обжорам, кумиролюбцам и сребролюбцам. Но как море и змей не бывают сыты, точно так и богатые!
Последние слова Андрей говорит уже в спину уходящего богача, который наконец сообразил, что ему нет никакой пользы от бессмысленных речей юродивого. И Андрей пускается дальше, бормоча что-то о бездушных камнях и страшном нелицемерном судии.
Оказавшись в шумной сутолоке одной из самых людных улиц, Андрей прикидывается пьяным, натыкается на прохожих, выкрикивает бессмыслицы. Люди толкают его, бьют по шее, плюют в лицо, колотят палками по голове, а он на все отвечает дурацким смехом.
На другой улице на Андрея набрасывается толпа мальчишек, они валят его, привязывают к его ноге веревку и, впрягшись, волокут Андрея по земле. Остальные пинают его ногами и кричат:
– Бешеный, бешеный!
Кто-то раздобыл горшок сажи, и все с хохотом мажут ею лицо юродивого. Прохожие останавливаются и с интересом следят за мальчишеской забавой. А мальчишки волокут Андрея дальше. На Хлебном торгу они бросают его и отправляются поискать себе какого-нибудь нового развлечения. Юродивый поднимается с земли, и завсегдатаи Хлебного торга видят на его измазанном лице кроткую улыбку. Кое-кто окликает его:
– Как поживаешь, Блаженный?
– Что-то давно тебя не видать!
– Вконец ты отощал, того гляди, ребра кожу прорвут!
Некоторые сердобольные люди дают ему оболы, другие – хлеба или овощей, третьи – жареной рыбы или сыру: на хлебном торгу продается всякая снедь. Андрей принимает подаяния и идет к ближайшей харчевне. Там, у входа в харчевню, он все до крошки раздает таким же нищим, как он сам.
Двое хорошо одетых юношей стоят неподалеку, наблюдая за Андреем. Один из них, судя по одежде, служит в царской гвардии. Он дергает товарища за рукав.
– Нам пора идти, милый Епифаний, – говорит гвардеец. – Не забывай, что мы торопимся.
– Сейчас, сейчас, дорогой Патрокл, – отмахивается Епифаний, он так растроган незлобивостью и кротостью юродивого, что у него увлажняется взор, он восклицает: – Нет, ты только вдумайся, самый жалкий из всех отверженных – и он же самый щедрый! Он отдает все, что имеет!
Епифаний снимает с себя плащ и подходит к юродивому:
– На, добрый человек, прикрой свою наготу.
Юродивый смотрит на него проницательным взглядом, надевает плащ и вприпрыжку пускается прочь, что-то выкрикивая и улыбаясь бессмысленной улыбкой.
Он прибегает на шумную рыночную площадь, каким в Царьграде несть числа. Торговцы, покупатели и праздношатающийся люд встречают юродивого насмешками и глумливыми приветствиями. Огромный рябой оборванец, увидев на юродивом плащ, осклабившись, подходит к нему. Следом за оборванцем плетется белоголовый отрок.
– Да ты никак с обновой! – говорит оборванец, не спуская глаз с плаща. – Ну-ка дай пощупать! Товар что надо, ничего не скажешь. Где взял? Украл небось?
Андрей не отвечает рябому оборванцу. Его заинтересовал отрок. Юродивый делает шаг к нему и кричит:
– Грязь! Грязь! Хозяин твой грязь! Беги грязи, юноша!
С этими словами он кладет на лицо отрока свои черные от грязи руки, и тот брезгливо отшатывается.
– Ну, ты руки-то не больно распускай! – говорит оборванец. – Ишь ты, обижать бессловесного!
– Беги грязи, бессловесная скотина! Пастух твой грязнее грязи! – кричит юродивый отроку и трусцой пускается дальше.
Поздно ночью Андрей Блаженный укладывается спать в углу портика на голых каменных плитах. На одну полу плаща он ложится, другой укрывается. Едва задремав, он чувствует, что с него кто-то стягивает плащ. Андрей приподнимается, чтобы помочь вору вытянуть плащ из-под своего тела. Он видит, как на улицу, освещенную луной, выбегает светлоголовый отрок с его плащом в руках и как к нему тотчас подходит огромный человек и забирает плащ. Оба уходят вместе. Андрей тяжело вздыхает и закрывает глаза.
– Хищные патриаршьи дети, – бормочет он, – заблудшая юная душа!..
Глава седьмая
КАБАК МУСТАФЫ
В царственном городе нет равенства даже среди нищих. Они заполняют форумы и улицы Царьграда, их столько, что вряд ли кто-нибудь решится сосчитать. Но среди них есть тысяча, а может быть, немного больше или меньше таких, которые находятся под покровительством патриаршьего двора. Горожане называют их насмешливо «патриаршьи дети».