Странствие Кукши. За тридевять морей
Шрифт:
Кукша резко падает вперед. Плечи его высвобождаются, в клешнях Рябого остается только Кукшина шерстяная накидка. Кукша ударяет его головой в то место, где кончается грудная клетка. Рябой охает и, скорчившись, хватается за живот. Он пробует что-то сказать или крикнуть и не может. Кукша вырывает у него из рук свою накидку и бросается в толпу.
Некоторые праздные люди, видевшие, как он боднул Рябого и что-то вырвал у него, пытаются задержать Кукшу, но действуют они вяло, потому что у пострадавшего не слишком почтенный вид: кто их знает, из-за чего сцепились эти бедняки, стоит ли стараться ради кого-то из них! Во всяком случае, на вознаграждение тут рассчитывать нечего! Кукша без труда увертывается от чьей-то руки и скрывается в рыночной сутолоке.
Он кружит по улицам, а потом возвращается на торговую площадь – вряд ли Рябой еще ждет его там. Взяв в зеленной лавке все, что нужно, Кукша бежит домой.
Хорошо, что Рябой думает, будто Кукша зажил самостоятельной воровской жизнью, значит; он будет искать его прежде всего в харчевнях и кабаках, а там Кукша не бывает. Однако он, конечно, станет похаживать и здесь, где видел Кукшу. Надо держать ухо востро. Если они опять встретятся, Рябой, возможно, не будет больше пускаться в разговоры, а сразу кликнет стражников.
Глава семнадцатая
КУКШУ ВЫКУПАЮТ
Миновала зима с ледяными дождями и сырыми снегопадами, и снова на безоблачном небе сияет милосердное солнце. Облегченно вздыхают бездомные бедняки, дожившие до весны. Увы, не у всех хватило сил ее дождаться. Многих за зиму сволокли в огромные ямы, вырытые на городских окраинах, и оставили гнить под открытым небом. Так спокон веку хоронят в Царьграде безродных бедняков и умерших в тюрьме преступников.
Но никого уже не печалят зимние беды. Живые радуются солнцу, а мертвые одинаково равнодушны и к теплу и к стуже. Приближается самый большой праздник православных – Пасха, и город полон торжественного ожидания. Царьградцы прибирают к празднику свои дома и улицы. С наступлением Пасхи кончается долгий Великий пост, и, отстояв в церквах вечерню, всенощную и заутреню, горожане отправятся домой и сядут за праздничный стол. С этого времени разрешается есть мясо и пить вино.
В свечной лавке Кириака торговля идет не слишком бойко – к Пасхе даже небогатые люди стараются купить восковых свечей вместо сальных, поэтому у Кириака достаточно времени, чтобы погружаться в «Жития святых». Вот и сейчас он сидит перед налоем, отстранив подальше от глаз толстую пергаментную книгу.
В лавку входит богато одетый юноша с красивым умным лицом. Это посещение удивляет Кириака – богатые люди не ходят в лавку сами, они присылают слуг. Хозяин лавки встает и с подобострастной улыбкой приветствует юношу, от растерянности заговаривает о погоде, о приближении праздника… Одновременно он пытливо вглядывается в лицо юноши, пытаясь угадать, чем вызвано необычное посещение.
Юноша делает большой заказ на свечи, сразу оплачивает его и говорит, что пришлет за свечами слугу. Кириак рад хорошему покупателю, однако он видит, что не ради этой покупки явился к нему юноша. Так и есть, посетитель обращается к Кириаку с просьбой, которая ошарашивает старого лавочника. За свой долгий век Кириак не слыхивал ничего подобного: чтобы вот так, ни с того ни с сего, приходили в лавку к свечнику и просили продать раба, да вдобавок именно того, который давно уже пропал! Старик даже переспрашивает он туговат на ухо и опасается, не ослышался ли.
– Нет, ты не ослышался, – говорит юноша, – я действительно намерен купить у тебя раба по кличке Немой.
– Но ведь он сбежал еще в позапрошлом году! – восклицает Кириак. – Сбежал и как в воду канул!
– Тем легче, – говорит странный покупатель, – тебе с ним расстаться.
– С кем, прошу прощения? – спрашивает старик.
– Я неточно выразился, – отвечает юноша, – я хотел сказать: тем легче тебе решиться на эту сделку. Если бы раб был у тебя по-прежнему, ты бы, очевидно, не стал его продавать, по крайней мере, за те пять номисм, что уплатил за него на невольничьем рынке. А раз он сбежал, у тебя нет оснований отказываться от этой сделки. Тебе возвращают пять номисм за раба, которого у тебя все равно нет, твое дело лишь подписать купчую – и раб переходит в мою собственность.
«Уж не мошенник ли какой-нибудь? – думает Кириак, внимательно глядя на него. – Нет, на мошенника не похож. Хотя, кто его знает! Нынче никому нельзя верить. Может, позвать все же стражников?» Старик переводит взгляд с лица посетителя на отворенную дверь, за дверью пестреет уличная толпа, стражников поблизости не видать…
– Стражников звать не надо, – говорит посетитель, перехватив взгляд Кириака. – Ты меня ни в чем не уличишь, только потеряешь пять золотых, которые уже почти вернулись в твой кошелек.
Такой довод кажется расчетливому лавочнику вполне разумным, он согласен, что стражники им ни к чему. Однако он ни в чем не любит спешки, особенно в таком важном деле, как купля-продажа раба. Поэтому он говорит:
– Перед тем, как сбежать, негодяй искалечил моего главного работника! Бедняга чуть не месяц лечился, я вынужден был давать ему на лекарства…
– Сколько же ты хочешь за это? – перебивает его юноша.
Торговец медлит с ответом, он колеблется, боится продешевить и в то же время опасается, как бы не отпугнуть странного покупателя чрезмерным требованием. А юноша, как назло, проявляет нетерпение, не давая ему как следует подумать. Наконец Кириак решается:
– Четыре номисмы. И еще номисму за то, чтобы этот разговор остался между нами. Тогда будет ровно десять. – Голос старика дрожит от волнения. – Я думаю, это не слишком высокая плата за такого хорошего раба… а также за лекарства… и за простой искалеченного работника… К тому же в последнее время рабы подорожали, а Немой – очень толковый раб, правда, не скрою, он немного строптив… но…
Покупатель мягко прерывает его:
– Прошу прощения… ведь пострадавший от Немого – свободный, если я не ошибаюсь?
– Ты не ошибаешься, – отвечает Кириак.
– Так у него, по-видимому, есть семья? – спрашивает покупатель.
– Конечно! – подтверждает старик. – Жена и пятеро детей.
– И они, наверно, любят ходить на Ипподром? – допытывается юноша.
– Как все жители Царьграда! – отвечает торговец.
– Небось, они иной раз не прочь поставить на хорошего возницу?
– Возможно, – говорит старик уже с легким недоумением.
– Я думаю, они не будут в обиде, – заключает юноша, – если я передам им через тебя еще десять или двадцать номисм на игру, помимо тех десяти, что причитаются тебе?