Странствие по дороге сновидений; Середина октября - смерти лучшая пора; Место, где убивают хороших мальчиков; Хризантема пока не расцвела; Старик в черном кимоно; Ниндзя: специальное задание

Когда

занялась заря, весь отряд уже был построен. Десять пилотов, которым предстояло лететь, стояли лицом к своим товарищам. Солнце медленно поднималось за их спинами. Ночная прохлада еще не ушла, но день обещал быть жарким.

Из штабного барака появился командир отряда майор Мацунага. Старший группы лейтенант Кавабэ отдал рапорт. О том, что ему предстоит лететь, лейтенант узнал ночью. Его растолкал дежурный унтер-офицер. В штабном бараке кроме телефониста сидел только майор Мацунага. Кавабэ поднес руку к козырьку, но Мацунага указал ему на соседний стул. Кавабэ осторожно присел. Он торопился и, одеваясь, неправильно застегнул пуговицы на кителе, но Мацунага сделал вид, что этого не заметил.

— Адмирал Хомма сообщил нам, что крупное соединение противника движется к острову.

— Американцы все же решили высадиться? — нетерпеливо спросил лейтенант.

Мацунага кивнул.

— Похоже, что так. Завтра на рассвете они будут в пределах досягаемости наших самолетов.

В бараке было тесно. Единственная лампочка горела над столом телефониста. Время от времени он поднимал трубку, проверяя связь, и тогда тень от его круглой стриженой головы ложилась на лицо лейтенанта Кавабэ. Постоянная смена света и тени странно меняла обычно неподвижное лицо Кавабэ. Сидевшему напротив него майору казалось, что лейтенант гримасничает, и эта непозволительная вольность раздражала Мацунага. Но дать волю раздражению он не мог и продолжал свою речь, стараясь закончить ее поскорее.

— В составе соединения три авианосца. Они должны быть уничтожены. Тогда частям береговой обороны легче будет отразить попытку противника высадиться. Мы можем поднять в воздух завтра только десять самолетов. Они исправны, готовы к полету. Как раз сейчас техники навешивают двухсотпятидесятикилограммовые бомбы на бомбардировщики и пять оставшихся у нас монопланов «Ока» на самолеты-носители.

Мацунага посмотрел на часы.

— Адмирал спросил меня, кто поведет самолеты. Я назвал и твое имя. Но сказал, что предварительно должен переговорить с тобой. В таком деле приказывать не может ни он ни я… Тут дело чисто добровольное. Как ты решишь, так и будет.

Мацунага сделал паузу. Он специально посадил Кавабэ лицом к свету, однако не мог разглядеть выражение его глаз.

— Так что ты скажешь?

Телефонист замер, и на лицо Кавабэ легла тень. Он сидел не двигаясь, в глубоком раздумье, обхватив руками голову. Потом резко выпрямился и твердо сказал:

— Я согласен.

Мацунага порывисто встал.

— Спасибо. Я немедленно доложу адмиралу.

Он взял со стола листок бумаги, исписанный писарским каллиграфическим почерком.

— Инструкторы наметили девять кандидатов. Посмотри. По-моему, они назвали достойных людей.

Выходя из барака, Кавабэ поднес листок к глазам и сразу же увидел знакомые имена: Идзуми Арима, Эйдзи Хаяси… Что ж, это справедливо. Они были вместе два последних месяца.

Кавабэ обошел бараки, чтобы спросить каждого, кто значился в списке, готов ли тот стать героем. Известие о предстоящем вылете мгновенно облетело весь отряд. Когда Кавабэ появлялся, десятки пар глаз с надеждой устремлялись на него. Услышав свои имена, летчики со слезами счастья на глазах благодарили командование отряда. Остальные не могли скрыть своего разочарования. Один из летчиков, чье имя не было названо, расплакался.

Те, кто должен был лететь, быстро оделись и стали приводить в порядок свои вещи. Пилоты постарше писали завещание и — по самурайской традиции — клали в конверт пряди волос и ногти: для обряда погребения. Они раздавали деньги и книги тем, кто оставался. Белые шарфы и наголовные повязки были у всех наготове.

Арима и Хаяси лейтенант Кавабэ разбудил в последнюю очередь. Он потряс сначала одного, затем другого за плечо и что-то тихо сказал. Хаяси и Арима переглянулись и стали одеваться.

Все уже проснулись. Один пилот подошел к Кавабэ:

— Когда же меня пошлют на задание? Я вступил в отряд одним из первых, а те, кто появился здесь позже меня, уже исполнили свой долг. Сколько же мне ждать?

Кавабэ не знал что ответить. Его выручил Арима.

— Неужели вы забыли, как величайший из японских воинов Масасигэ Кусуноки накануне решающего сражения отослал своего сына домой? Он сделал это не потому что хотел сохранить сыну жизнь. Кусуноки понимал, что у каждого поколения своя война… Мы летим сегодня. Возможно, ваше время наступит завтра или послезавтра, когда вы потребуетесь Японии. Атаки наших специальных отрядов будут продолжаться до тех пор, пока не наступит мир во всем мире. Вы должны считать себя первыми из многих, а не жаловаться, что кто-то встретился с врагом раньше вас.

— Все это верно, — пробормотал один из недовольных, — но все же лучше было бы не ждать так долго.

Арима вытащил из своей сумки привезенный из дому «пояс с тысячью стежков». Этот пояс сшила ему мать. Вечерами, после работы она выходила на улицу и просила проходивших мимо девушек — их чистота увеличивала ценность пояса — сделать по одному стежку. У летчиков такие пояса считались талисманами. Один из пилотов даже написал перед вылетом стихотворение, которое стало известно всему отряду:

Теперь, когда я готовлюсь к последнему бою, Я не чувствую себя одиноким, Ведь пояс матери Опоясывает мою талию.

Эйдзи Хаяси вытащил из сумки несколько листков чистой бумаги и сел писать прощальные письма, первое отцу. «Дорогой отец! По мере приближения смерти я сожалею только о том, что мне не удалось сделать в своей жизни ничего хорошего для вас, и я ничем не могу отплатить вам за вашу доброту. Про-стите, что ухожу из жизни раньше, чем вы. Мне оказана огромная честь. Я не испытываю печали от того, что расстаюсь со всеми вами. Я спокойно выполню свой долг. Я надеюсь, что последним ударом по врагу смогу хоть в малой степени показать, что достоин носить славное имя нашего рода».