Странствие по дороге сновидений; Середина октября - смерти лучшая пора; Место, где убивают хороших мальчиков; Хризантема пока не расцвела; Старик в черном кимоно; Ниндзя: специальное задание
Шрифт:
Хомма писал своим детям: «Я не знаю, сколько лет продлится эта война, хотя, пожалуй, не так долго, как многие считают. Война становится все более ожесточенной, и нет гарантии, что Токио, как и другие крупные города, не превратится в пустыню. Гамбург и Берлин уже снесены с лица земли. У вас обоих нет никаких перспектив на будущее. Мне жаль вас. Однако вся Япония находится в подобном положении, и я могу сказать только одно: будьте храбрыми, нужно выстоять».
Жене Хомма отправил отдельное письмо: «Всей Японии суждено испытать ужасы войны. Ты должна иметь это в виду. На острове Сайпан, захваченном американцами, находятся 150 бомбардировщиков В-29, готовых бомбить Японские острова; весной их будет 250, а к лету, вероятно, 500. Это означает, что налеты станут более интенсивными. Если оправдаются мои худшие предположения, враг может высадиться
Сводки Императорского штаба, передававшиеся по радио под звуки военных маршей, возвещали о крупных победах японского оружия. В Токио и Осаке состоялись митинги в честь редкой победы. В радиопередачах на заграницу назывались грандиозные цифры потерь американского флота. Офицеры американской разведки, знакомясь со сводками радиоперехвата, насмешливо хмыкали. Высадка на Филиппинах началась. Генерал Макартур объявил в характерном для него высокопарном стиле: «Народ Филиппин, я вернулся. Милостью всемогущего Бога наши войска опять находятся на земле Филиппин…» Адмирал Хомма понимал, сколь велико торжество Макартура, два с лишним года назад бежавшего с Филиппин, захваченных победоносной японской армией.
В Токио приняли решение дать американцам решительный бой в заливе Лейтё. Заместитель начальника генерального штаба Хата прибыл в Манилу, чтобы объяснить обороняющимся войскам: американцы совершают грубую ошибку, высаживаясь на Филиппинах. Нужно воспользоваться наглой самоуверенностью бездарного американского командования, сконцентрировать все силы на острове Лейтё и покончить с американцами одним ударом, изменив ход войны.
Командующий 14-м фронтом генерал Ямасита и адмирал Хомма пытались возражать: переброска войск на Лейте под огнем вражеской авиации приведет к большим потерям и неразберихе. В ответ они услышали холодное: «Это приказ императорской ставки».
Когда Ямасита и Хомма вышли из здания штаба, их глаза на минуту встретились, и они вдруг дружно расхохотались. Была уже глубокая ночь. Они долго стояли молча и смотрели на луну. Оба они прекрасно сознавали, что в грядущем сражении нет надежды на успех и скорее всего им суждено погибнуть. Они надеялись подороже продать свои жизни, убив побольше врагов, и задержать противника насколько возможно, продлевая время, отпущенное Японским островам для строительства оборонительных сооружений и мобилизации резервов. Теперь даже это было невозможно. И от безысходности они предпочли рассмеяться, обретя таким образом некоторое душевное равновесие. Они должны подчиниться судьбе, как положено солдатам.
Адмирал Хомма вызвал в свой штаб всех старших офицеров из подчиненных ему авиасоединений. После нескольких бессонных ночей он ощущал усталость, и это чувство передалось всем присутствующим. Потери авиации от зенитного огня американцев превосходили все допустимые нормы, летчики не имели возможности передохнуть. Созванные на совещание офицеры украдкой поглядывали на часы. Что нового мог сказать им адмирал? Летчики хорошо относились к Хомма. Сам он летал до последнего времени, первым совершил более чем рискованный поступок — прыжок с парашютом, учитывая, что создавали его в большой спешке. Было известно, что Хомма в чести у высшего командования, но многие в Токио считали его безрассудным и самонадеянным — типичный «торчащий гвоздь», который нуж-но забить. Молодым пилотам, напротив, импонировали его мужество и бесстрашие, искренность и бескомпромиссность. Крупный, добродушного вида с округлыми, несколько одутловатыми чертами лица Хомма не был похож на большинство высших офицеров, бравировавших своим бесстрашием. Те чувствовали себя немного политиками. Хомма — никогда.
— Я не стану говорить вам о значении сражения на Филиппинах. Это вопрос жизни или смерти для Японии. Для того чтобы добиться успеха, нужно либо потопить американские авианосцы, что маловероятно, либо вывести из строя их взлетные палубы как минимум на неделю. Защита американских кораблей с воздуха истребителями и собственными средствами ПВО почти безупречна. Попытки наших бомбардировщиков и торпедоносцев добраться до авианосцев были неудачными, — произнося эту речь, адмирал переводил взгляд с одного офицера на другого. — По моему мнению, если летчикам ударной группы все равно суждено погибнуть, то правильнее ли было бы с самого начала отказаться от надежды выжить и пойти на таран? Нужно повесить 250-килограммовые бомбы на истребители «дзэро» и таранить авианосцы. Я не вижу другого способа достичь цели, поставленной перед нами императорской ставкой.
Хомма сделал паузу, давая возможность офицерам осмыслить услышанное. Его глаза продолжали пристально изучать лица летчиков.
— Но такое нельзя приказать, — закончил Хомма. — Если же экипажи захотят пойти на подвиг по собственной воле, то, я полагаю, не стоит их останавливать.
Первое письмо от старшей сестры Эйдзи Хаяси получил в тот же день, когда почтальон с поклоном вручил ему повестку о призыве в армию. Повестку Эйдзи ждал весь месяц, пока отбывал трудовую повинность. Вот уже два года, как необходимость помогать победоносной армии заставила Эйдзи Хаяси и его одноклассников забыть об учебе. Сначала в министерстве просвещения решили, что каждый школьник должен отработать один месяц на военном предприятии или на строительстве. Но предприниматели не хотели возиться с теми, кто приходит всего на месяц. Срок трудовой повинности увеличили втрое. Летом 1944-го учеба, по существу, прекратилась. Занятия велись один раз в неделю: по праздникам или после работы. Руководители военных объектов быстро пришли к выводу, что школьники охотнее подчиняются приказам и лучше работают, если рядом с ними учителя. Поэтому преподавателей тоже заставили отбывать трудовую повинность.
Эйдзи Хаяси, хрупкий, болезненный мальчик, не очень подходил для работы на медеплавильном заводе. Ему приходилось тяжело, но он не жаловался. Рабочий день официально продолжался десять. часов, но управляющий мог задержать школьников еще на два часа, откликаясь на их «желание проявить на деле свои патриотические чувства». Выходные были давно отменены. Но многие рабочие попросту прогуливали, если им нужно было повидать родных, съездить в деревню помочь по хозяйству или передохнуть от непосильного труда. Школьники не могли себе такого позволить, когда родина в опасности и надо было жертвовать личным во имя будущего. Эйдзи не считал это чем-то особенным. Что может быть дороже для человека, чем родина? Ради нее можно пожертвовать всем, даже собственной жизнью. Так считали все в семействе Хаяси. Ведь и Сакико оставила малолетних братьев и сестер, понимая, что эвакуированные малыши больше нуждаются в ее заботе. Эйдзи прочитал ее письмо в короткий обеденный перерыв. Впрочем, каким бы коротким ни был перерыв, более чем скромную порцию пищи, которая им полагалась, они съедали еще быстрее. Тарелка супа из соленой трески и немного бобов были обычным рационом.
Эйдзи сел подальше от шумной компании одноклассников и углубился в письмо.
«Дорогой брат!
Извини, что не сразу написала тебе. Мы благополучно добрались до места назначения. В деревне, расположенной среди красивых гор, нас встретили очень тепло. Часть детей разместили в буддистском храме, остальные живут в деревне. Здесь есть школа, и поначалу мы попытались наладить занятия; учебники и какое-то количество тетрадей мы привезли с собой. Но скоро выяснилось, что дети не могут заниматься. У нас очень плохо с едой, у двух мальчиков во время уроков случился голодный обморок. И теперь мы не чувствуем за собой морального права заставлять их сидеть над учебниками, где то и дело встречаются упоминания о съестном.
В местечке, где мы расположились, живут одни шахтеры, поэтому все, что удается раздобыть для наших детей, это карточная норма риса, немного соленой капусты и суп из соевой пасты. Я слышала, что долгое пережевывание пищи способствует появлению чувства насыщения, поэтому уговариваю своих ребятишек не глотать сразу же, а долго держать каждый кусочек капусты, каждый комок риса во рту…
Все, что родители смогли дать детям в дорогу, быстро кончилось, а нормы выдачи риса еще уменьшились. Группа самых маленьких находится на грани истощения. В городе нам тоже приходилось тяжко, но здесь ситуация несравненно хуже. Кроме того, выяснилось, что староста деревни и его подручные открыто похищают часть продуктов, предназначенных для детей. Пожаловаться на них нельзя: они действуют как будто бы по закону — берут себе рис или овощи и платят за них по официальному курсу. На самом деле за эти деньги нигде ничего приобрести нельзя. Я пыталась спорить с ними. Но они заявили, что оказали школе большую любезность, пустив к себе такую ораву, и, если их гостеприимство нам не по вкусу, можем возвращаться в город под бомбы. Я заплакала и ушла.