Странствия хирурга: Миссия пилигрима
Шрифт:
Энано уже приготовился предстать перед очами Творца, которого называл Великим Бракоделом, как вдруг беспощадная рука разжалась. Капитан, издав предсмертный хрип, пошатнулся и завалился на бок. Малыш увидел, что в шее у паши торчал нож, а еще он увидел того, кто всадил этот нож. Это был высокий худой мужчина с отталкивающими чертами лица, властно сомкнутыми губами и изуродованным глазом, который пересекал, уродуя лицо, плохо затянувшийся шрам.
Энано удивился: убийца нисколько не был обескуражен тем, что свидетель может убежать и выдать его. В следующий миг малыш понял причину невозмутимости
Ответ не заставил себя долго ждать. Несколько мужчин, здоровых, как быки, вышли из каюты Мехмета-паши, таща на плечах сундук с драгоценностями. По их лицам было видно, каких усилий им это стоило. Они переправили свою ношу на берег, где погрузили ее на большую, прочную подводу. Сразу же раздались два хлопка, затем плеск воды — это были убиты и сброшены в воду часовые. Глазки Энано бегали туда-сюда. Шрамоглаз, как он прозвал человека с изуродованным глазом, едва увидел его, получил то, что хотел: сокровища Мехмета-паши, которому он ради этого хладнокровно перерезал горло. Но почему пират все еще не уходил? Что ему теперь надо?
Коротышка испугался. Потом он вдруг увидел, что люди Шрамоглаза начали освобождать рабов от кандальных цепей, и запрыгал от радости. Очевидно, целью предводителя были не только сокровища.
— Молодец, молодец! — подскочил он к Шрамоглазу. — Великий Бракодел наградит тебя!
Вожак не обратил на него никакого внимания. Вместо этого он подозвал знаком двух своих людей, которые без лишних церемоний связали его.
— Вы щё, сдурели? — возмущенно запищал Энано. — Я такой же пират, как вы! Я вращ на этой посудине!
Однако возмущенные протесты ему не помогли. Один из пиратов подхватил его, словно рулон материи, под мышку и в качестве груза снес на берег, затолкнув в большой пустующий пакгауз. Склад был освещен большим количеством фонарей, и Энано огляделся. Увиденное показалось ему очень странным. На переднем плане, наискосок от входа, стояло кресло, напоминающее кресло Мехмета-паши. Оно также было богато изукрашено резьбой и обито красной материей. За креслом был закреплен трос, натянутый вдоль всего склада до самой задней стенки и деливший помещение на две части. Энано терялся в догадках, что означали все эти приготовления.
Вскоре появился Шрамоглаз и уселся в кресло, двое его людей встали рядом. Затем начали выпускать рабов, которые проходили мимо. Запускали по одной банке, они представали перед Шрамоглазом, и тот внимательно осматривал их. Время от времени один из его людей, стоявших рядом, отпускал замечания, вроде: «Трое из этих пяти молоды, могут еще поработать. Двое других слишком стары для галеры». Или: «У этих у всех экзема на ногах. Слишком долго сидели в дерьме». Или: «Высокий слепой, но в самом соку, у других вообще нет мяса на костях».
В итоге почти каждый из выводимых невольников, на взгляд Шрамоглаза, был пригоден для гребли, вне зависимости оттого, в каком физическом состоянии
Новых рабов собирали в левой половине пакгауза. Те немногие, которых не отправляли на галеру, попадали на правую сторону.
Распределение длилось бесконечно долго. Шрамоглаз приказал начинать с гребцов задних банок и продвигаться по порядку вперед. Между тем Энано понял, что ожидало тех, кого отправляли направо: их на следующий день должны будут продать на невольничьем рынке в старом городе. Такая перспектива показалась малышу такой же безрадостной, как и чудовищная участь галерного гребца. Раб оставался рабом. Неважно, на море или на суше. Однако, стоп! Так ли оно на самом деле? Если вдуматься, на земле нельзя утонуть вместе с кораблем. Да и работа домашнего раба не такая изнурительная, как на галере. Его мысли закружились лихорадочной каруселью: как устроить, чтобы его друзья не попали снова на галерную каторгу? До Витуса и его друзей очередь дойдет еще не скоро, ведь они сидели почти в самом начале, на третьей банке.
Время шло. Энано отметил, что Шрамоглаз уже не так безжалостно отсылал всех на левую сторону, может, потому что бреши в его команде постепенно заполнялись.
Наконец подошел их черед. С бьющимся сердцем Энано увидел, как Витуса и его товарищей втолкнули в ворота пакгауза. Как и у всех остальных, руки их были связаны. Они подошли к столу, и Витус хотел что-то сказать, но один из пиратов опередил его.
— Это третья банка, — выдал он. Глупо, конечно, ведь перед тем сортировали рабов четвертой банки, и вожак был полным идиотом, если не догадывался, что после четвертой следует третья банка. — Щерный, белобрысый, немой, э… — Он запнулся, поняв, что о двух других гребцах ничего не может сказать.
Шрамоглаз вопросительно поднял вверх здоровую бровь.
Не раздумывая, Энано прокаркал:
— У одного парня кровавый понос, у другого — щесотка! Щесотка у всех, у всех пяти!
— Откуда ты можешь это знать, тень джинна? Откуда ты вообще взялся? — Шрамоглаз впервые обратил пристальное внимание на горбуна. Чесоткой он когда-то сам страдал и слишком хорошо знал, как омерзителен зуд ночи напролет, как противно и болезненно расчесывать места, где крошечные клещи проделали под кожей свои ходы, — между пальцами, на запястьях, под мышками, на мошонке и на ногах. Ему потребовалась масса времени и денег, чтобы избавиться от этой напасти.
— Я из Аскунезии, из земель востощнее Рейна, если тебе это о щем-нибудь говорит, Щелкогляд!
— Ну-ну, для гребли ты явно не годишься. Наверное, у тебя у самого чесотка, если ты все знаешь об этих парнях.
— Какое там! Зато у меня есть короб на корабле, со снадобьем! Сжирает щесотку, как собака кошку!
— Что еще за снадобье?
— Тс-с! — Уродливое подобие джинна бешено завращало глазами. — Этого никто не должен знать, даже сам Великий Бракодел, инаще не подействует! Ну щё, притаранишь мне короб или нет?