Странствия хирурга: Миссия пилигрима
Шрифт:
Малыш добродушно осклабился:
— Хороша шевалка!
— Что? — Мехмет-паша ничего не понял. Впрочем, ему это было безразлично, пока он не чувствовал боли. Капитан усердно жевал дальше.
— Ну щё, толстобрюх, боль пердю?
— Что-что? — Паша опять ничего не понял. Но теперь, когда боль почти полностью ушла, тарабарщина карлика даже веселила его. — Я думаю, зубной червь помер! — радостно воскликнул он.
— Весь бледный и холодный, пришел каращун?
— Да что ты там опять несешь?
— Знащит, помер, господин Пишпашпаша?
Пират расхохотался. Так его еще никто не называл, да никто бы и не осмелился. Малышу, похоже, все было нипочем. Он ничего не боялся, только рот до ушей да знай бормочет себе:
— Знащит, помер, господин небопер.
— Значит, помер, господин небопер, — повторил за ним паша, а потом спросил, давясь от смеха: — Как ты меня назвал? Небопер? А другие такие же потешные выражения знаешь?
— Уй-уй, а то! Хламосбор, блохолов, горлодер…
— Ха-ха-ха! — зашелся капитан. — Еще, еще!
— …пещковешатель, дерьмощист, долбоклок, селедкоукротитель…
— Ха-ха-ха!
— …щипарь, доскодел, носозей, коробовейник, клеверожор, шляпонос, туподав…
— Довольно, довольно! Мехмет-паша больше не может, Мехмет-паша сейчас упустит в штаны, если ты не прекратишь! — Капитан сел на кровать, держась за живот от смеха. — Ты дал мне хорошее лекарство и к тому же рассмешил. За это я хочу тебя наградить.
Паша поднялся, чтобы было удобнее рыться в бездонных шальварах, нашел финик и запустил его в рот. — Дай-ка подумать.
Второй финик продрался сквозь гущу усов, потом третий. Наконец сладкоежка воскликнул:
— Придумал! Наградой тебе будет мое общество. Я разрешаю тебе остаться у меня, и отныне ты должен ежедневно поднимать мне настроение — будешь моим паяцем, шутом, скоморохом. Да, такова моя воля! А титул твой будет: Мехмета-паши персональный смешитель!
Вопреки ожиданию карлик ничего на это не ответил, только низко поклонился. Потом вприпрыжку сбегал на берег и притащил на корабль кое-какой скарб. Среди прочего короб хирурга с инструментами и травами, а также крепкую палку в человеческий рост.
Он добился, чего хотел.
Буммм… буммм… буммм… буммм… буммм…
Глухой бой барабана, вибрируя, пронизывал головы и ударялся о барабанные перепонки, как будто колотушка била прямо по ним. Витус нагнулся вперед и схватился руками за толстое весло. Буммм… Опустил его в воду. Буммм… Провернул его. Буммм… Снова поднял весло. Буммм… Нагнулся вперед. Буммм… Буммм… Буммм…
Его тело было мокрым от пота. Он сидел, прикованный, в носовой части «Ильдирим» по правому борту, непосредственно за боевой площадкой, рамбатой, и молился, чтобы Мехмету-паше не взбрело в голову увеличить число ударов. Двенадцать ударов за время, которое нужно песку чтобы просочиться сквозь отверстие в минутных песочных часах, были той нормой, на которую способен хорошо накормленный мужчина, шестнадцать — на грани возможного, а двадцать — смертельной нагрузкой, при которой вылезут из орбит глаза и порвутся сухожилия на руках. Ни один здоровый мужчина не выдержит это больше, чем несколько минут.
Но Витус не был здоров.
Нога его снова болела, и он был крайне истощен, потому что вот уже больше месяца гнул спину в чреве галеры. Кормили рабов впроголодь, и его кишки ссохлись до такой степени, что казалось, будто желудок переваривает сам себя.
Другие гребцы чувствовали себя ненамного лучше. Нгонго, когда-то пышущий здоровьем, превратился в собственную тень, и Магистр, жилистое тело которого выдержало долгие месяцы в тюрьме инквизиции, имел крайне изможденный вид. Двое мужчин, сидевшие между ним и Витусом, страдали не меньше. Один, которого называли Альб, на самом деле звался Альбертом и был родом из курфюршества Бранденбургского в Германии, а другой отзывался на имя Вессель и происходил из Богемского королевства. Порядок расположения гребцов был обусловлен требованиями к гребле: ближе к середине корабля всегда сидел самый высокий — у них это был Нгонго, — поскольку там амплитуда движения весла была наибольшая. Все вместе они сидели на третьей банке по правому борту. Перед ними еще две банки, а за ними — двадцать пять.
Позади был еще один бесплодный день. Мехмет-паша часами высматривал добычу западнее от Джебель-аль-Тарик, но не видел ничего, что было бы достойно захвата. Настроение его от этого не становилось лучше. Даже Энано, персональному смешителю, не удавалось ничего сделать. Энано, малыш… Если бы не он, их положение было бы еще хуже. А так Коротышке удавалось хотя бы изредка притащить Витусу и его друзьям что-нибудь съестное. Пусть даже один финик.
— Сколько еще до Танжера? — услышал Витус голос сидевшего рядом Весселя. Голос богемца был едва различим, и не потому, что он задыхался, просто разговоры во время гребли были строжайше запрещены, равно как причитания и стоны. Тот, кто не подчинялся запрету, подвергал себя риску быть лишенным языка. Альба, сидевшего между Весселем и Магистром, уже постигла эта участь. Это было всего три месяца назад, когда Мехмет-паша, в очередной раз измученный зубной болью, решил преподать наглядный урок и провести экзекуцию на глазах у всей команды. На какое-то время это подействовало, и гребцы справлялись со своей изнуряющей работой молча, стиснув зубы. Но человек создан не для молчания, и через несколько дней, несмотря на опасность, то там, то здесь звучало словечко.
— Всего одна-две мили. — Витус также проговорил это еле слышно, пытаясь, чтобы его слова звучали подбадривающе. Дела Весселя были плохи. Он хотя и был в расцвете лет, но не обладал выносливостью. Витус подозревал, что в любой момент богемец может обессилеть, и это нужно предотвратить любой ценой. Ибо по спине того, кто сбавлял темп или вовсе прекращал грести, гуляла девятихвостка.
— Всего одна-две мили, — снова прошептал Витус.
— О Аллах милостивый, всемогущий, почему ты так несправедлив к Мехмету-паше? Разве я не произносил своевременно все молитвы? Разве не превозносил слово Твое? Да, конечно, признаю, в прошлом я один или два раза забывал раскатать свой коврик, но разве это причина не послать мне хоть один из этих красивых, жирных галеонов с богатствами?
Капитан стоял на юте и пререкался с Творцом. Месяц июнь уже начался, и с каждым днем, ниспосланным Аллахом, вероятность, что один из вожделенных кораблей появится, становилась все меньше. Конечно, Мехмет-паша должен был рискнуть уже в марте или апреле, но тогда была чересчур велика опасность, что придется иметь дело сразу с целой армадой кораблей, груженных сокровищами. Эти псы редко ходили поодиночке. Нет, уж лучше подождать припозднившихся, а таковые всегда находились. Это было так же верно, как то, что на востоке находился священный город Мекка. Рано или поздно на горизонте появится парус, принадлежащий одному из охотников за сокровищами, заходивших в порт Номбре-де-Дьос, что в Новой Испании, дабы доверху набить трюм золотом, серебром и драгоценными камнями, а затем отправиться через Кубу в трудный путь домой, в Севилью.
Один, о Аллах, всего один! Этого мне будет достаточно!
А может, Аллах сердился на него за то, что в последнее время Мехмет-паша злоупотреблял услугами танжерских портовых ласточек? Ведь в Двадцать четвертой суре Корана сказано:
Прелюбодея и прелюбодейку — побивайте каждого из них сотней ударов. Пусть не овладевает вами жалость к ним в религии Аллаха, если вы веруете в Аллаха и в последний день. И пусть присутствует при их наказании группа верующих.