Странствия хирурга: Миссия пилигрима
Шрифт:
— Да, Мехмет-паша! — Хакан кубарем скатился с грот-мачты, сбежал по трапу, проскочил вдоль рядов гребцов на корму и согнулся в низком поклоне. — Слушаю, Мехмет-паша!
— Убери это!
— Слушаюсь! — Личный слуга Мехмета-паши вмиг исполнил приказ. Он пользовался расположением хозяина и не хотел его лишиться.
— Али! — Паша, взмахом руки отослав Хакана, повернул свою массивную голову вполоборота назад, туда, где у румпеля стоял штурман. — Я не хочу чересчур далеко уходить в море. В скольких милях от нас Танжер?
Танжер, вот уже сто восемь лет принадлежавший Португалии, почти не
9
Древнее название Гибралтарского пролива.
Али ответил по-военному четко:
— Вот уже два часа, как суша скрылась за горизонтом, Мехмет-паша. Думаю, еще немного — и мы попадем в Северо-Южное течение Западного океана.
— Тогда нам лучше повернуть назад, — паша, кряхтя, поднялся со своего обитого красным бархатом капитанского кресла. — Галера не способна бороздить океан, даже если она сделана в Венеции.
— Да, Мехмет-паша. — Али смотрел строго перед собой.
— Но сначала помолимся Аллаху, как пристало каждому правоверному мусульманину в это время. — Паша взглянул на небо, чтобы сориентироваться на восток. Он мог бы свериться по компасу Али, но так ему было приятнее. Пророк ведь тоже не пользовался подручными средствами. — Хакан!
— Слушаюсь, Мехмет-паша! — Слуга принес капитану коврик, который тот собственноручно раскатал. Все бывшие на борту, исключая неверных гребцов, повернулись к востоку, туда, где находился священный город Мекка, и Мехмет-паша громогласно прочел текст Первой суры, «Открывающей книгу» и обращенной к Мекке:
Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Хвала Аллаху, господу миров милостивому милосердному, царю в день суда! Тебе мы поклоняемся и Тебя просим помочь! Веди нас по дороге прямой, по дороге тех, которых Ты облагодетельствовал, — не тех, которые находятся под гневом, и не заблудших…
Закончив намаз, Паша поднялся с колен.
— И будь я проклят, — проворчал он, — если один из этих неверных псов не попадет вскорости под дула наших орудий.
— Ин ша’ а-лла! [10] — пробормотал Хакан.
Вечером того же дня Мехмет-паша сошел на берег в Танжере. Он испытывал потребность в свежих финиках, финиковой водке, проститутках и обильной пище. Причем именно в такой последовательности.
10
Дай Бог! (араб.)
Через несколько часов — он пропустил два намаза — его нога вновь ступила на пирс, к которому был пришвартован его корабль. Поскольку ему не сразу удавалось найти свою галеру, он всегда шел на запах. Еще издалека его приветствовал храп смертельно измученных рабов-христиан. Глупое, неверное отродье! Зловонное отребье! Но они нужны ему, чтобы гнать вперед его галеру. Он слегка покачнулся, отчетливо рыгнул и выудил финик из недр своих просторных, необъятных шальвар. Сунув плод в рот и пожевав его, он вскоре снова почувствовал тянущую боль в коренном зубе. В дурном настроении он поднялся на «Ильдирим», не замечая вытянувшегося в приветствии Али.
— Где Хакан, этот бездельник?! — накинулся он на штурмана.
— Ты же сам разрешил ему сойти на берег, — осмелился возразить Али.
— Ах, да! — Паша прошел в свою каюту. Если он не ошибается, где-то тут спрятан калебас с финиковой водкой. Хотя Коран и запрещает употребление алкоголя, цель оправдывает средства: сивуха поможет заглушить боль. В следующей молитве он просто объяснит Аллаху, что это было всего лишь средство от зубной боли. Насколько он помнил, водка должна стоять в шкафчике из красного дерева со стороны левого борта.
— О Аллах, милостивый, милосердный, сотворивший весь этот мир, неужели надо было сотворять еще и зубную боль, которая так мучает меня! — раздраженно ворчал он, шаря, покачиваясь, по полкам.
И, к безмерному ужасу Мехмета-паши, Аллах единый ответил ему:
— Фалалей, зуб болит, кости ломит. Уй-уй, пошуй, пошуй!
Нет, это никак не мог быть Аллах! Паша резко повернулся и начал обыскивать помещение.
— Кто говорит с Мехметом-пашой? — спросил он испуганно. Конечно, старый головорез был из числа людей, которые ничего не боялись, однако перед невидимым, необъяснимым, таинственным у него буквально тряслись коленки.
— Пошуй, пошуй! — раздалось снова, и теперь паша увидел крохотную ручку, торчавшую из горы подушек на его ложе. В ручке были зажаты несколько сушеных стебельков и бутонов, в которых человек, разбирающийся в травах, мог распознать гвоздику.
Кому могла принадлежать рука? Ребенку? Нет, странный голос звучал иначе, это был фальцет с хрипотцой, словно не из этого мира. Неужели ему явился злой дух? Джинн?! У капитана пиратов по спине побежали мурашки.
Тут подушки раздвинулись, и появился карлик, ростом не больше ребенка. Огненно-рыжие волосы торчали во все стороны. Одет коротышка был в странный костюмчик небесно-голубого цвета, растянутый на спине уродливым горбом. Произнося слова, он вытягивал вперед губки и слегка шепелявил, поэтому рот его напоминал рыбий.
— Пошуй, пошуй!
Паша неуверенно подчинился. Сунув бутоны гвоздики в рот, он начал их осторожно разжевывать, не спуская ни на миг глаз с необычного гостя. Тот, казалось, не обращал на него никакого внимания, слез с кровати и принялся оглядываться в каюте. Паша продолжал жевать. Гвоздика была ужасно горькой на вкус, не то что сладкие финики, которые он имел обыкновение непрерывно поедать. Но — о чудо! — боль отступила!
— Боль отступила! — воскликнул пират, сам этому не веря.