Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
– Имя волчье, это верно, – согласился Жамбот.
– Но ты, видимо, забываешь, что «нух» – это взято из персидского и означает «утешенье». «Ха» – «волк» по-кабардински. Вот и получается «волчье утешенье».
– Хорошая шутка, – тихо рассмеялся Жамбот. – В честь этого стоит осушить еще по одной чаше.
– Лучше я выпью воды, дорогой князь. Твоя махсыма – слишком опасный противник. От нее не защитит даже румский панцирь.
– Румский? Никогда не видел, – вздохнул Жамбот.
– Сейчас увидишь. – Мысроко встал, снял пояс и распахнул халат, закрывавший его грудь до самого горла.
Шогенуко с трудом удалось сохранить спокойствие, а Биберд поперхнулся и закашлялся.
Торс Мысроко был словно закован
Жамбот осторожно дотронулся до панциря. Сталь оказалась гладкой и холодной. В ее почти зеркальной поверхности князь увидел отражение своих пальцев.
– Да, этот панцирь стоит… он стоит…
– Он много стоит, – перебил Мысроко. – И особую» ценность ему придает вот эта священная надпись.
– А что здесь написано?
– Магическое заклинание, обращенное к аллаху и предохраняющее от любого оружия. Точно я и сам не знаю. Я мог бы рассказать кое-что интересное об этой вещи, сделанной руками знаменитых румских оружейников из города Милана. Мог бы, только боюсь показаться излишне болтливым. И так твое хмельное питье, уважаемый князь, способно разнуздать язык у самого угрюмого молчуна.
– Ах, Тамби, высокодостойный гость наш! Воин из воинов! Неужели я поверю, что даже семь коашинов крепчайшего напитка способны заставить тебя хоть на мгновение потерять ясность головы и твердость руки! – улыбка Жамбота была настолько широка и по-юношески искренна, что Мысроко не мог не улыбнуться ему в ответ.
– Хорошо, я поведаю тебе этот хабар.
ХАБАР ВТОРОЙ,
наводящий на мысль о том, что и к самому далекому порогу человек всегда найдет дорогу
Еще несколько лет назад я вел довольно приятную и беззаботную жизнь истинного джигита, поставленного командовать такими же сорвиголовами, каким был сам. Я распоряжался праздничными военными игрищами, обучал юнцов из благородных семей высокому искусству владения оружием. Часто приходилось отправляться в походы к самым крайним пределам нашего славного египетского государства, где в ожесточенных стычках мои отряды либо усмиряли бунтовавшие племена, либо наказывали коварных турок, которые хозяйничали в Сирии, а иногда и нагло грабили пограничные области Мысыра.
Случалось дни и ночи проводить в седле, терпеть изнуряющий зной пустыни, пить вместо воды верблюжью кровь или вонючую жижу солончакового болота. Привычка адыга заботиться о коне и кинжале и забывать о съестных припасах, которые не мешало бы взять и дорогу, не покидала нас и в стране великого Нила.
В богатом каирском доме моего отца, важного придворного сановника, все располагало к беспечному праздному кейфу. Отец рано умер, и мне достались в наследство и шкатулки, набитые драгоценностями, и золотая посуда, и роскошные ковры, которыми были устланы в доме плиты мраморного пола и увешаны стены, сложенные из белого известняка. В моем тенистом саду, отгороженном от пыльного зноя улиц стеной, росли цветы, мягко журчала вода большого фонтана, ветви деревьев сгибались под тяжестью плодов. Но я не мог провести и нескольких дней в праздном покое. Тоска и скука быстро выгоняли меня за ворота собственного дома, и я спешил к крепостным стенам, где всегда толпились воины, где слышались грубый смех и свист стрел, посылаемых в мишени, где пахло по вечерам дымом смолистых факелов и лошадиным навозом.
Эти стены всегда вызывали в моей памяти рассказы стариков о знаменитой башенной крепости султана Сирии и Египта великого Салаха ад-Дина, которого франги, румы, инглизы и другие неверные называли Саладином. В этой крепости помещалась адыгская часть войск Багдадского халифата, мечтавшего ссадить с египетского престола турка Хаджи бин-Шагбана, главу бахрийских мамлюков. Ведь в свое время Салах ад-Дин основал в Египте государство, а его брат, став султаном, купил или нанял тысячу бахрийских, что означает морских, мамлюков – в основном турок-сельджуков – и сделал из них крупных военачальников. Впоследствии мамлюки захватили власть и основали свою династию. Затем, в свою очередь, потерпели поражение около ста сорока лет назад и сельджуки. Однако на престоле воцарился не халиф из тогдашней династии аббасидов, а предводитель черкесского воинства Баркук, который стал именоваться меликом аз-Захиром, «Всеясным Монархом». А династия черкесов, просуществовавшая сто тридцать пять лет, получила от несведущих иноземцев наименование «башенных мамлюков». Название «мамлюки» к нам, адыго-кабардино-черкесам, не совсем подходит. Ведь аббасиды пригласили нас с Кавказа [14] , а потом наше войско пополнялось за счет плененных турками и татарами кавказских адыгов, которых мы дорогой ценой выкупали из плена… Наверное, наш дорогой Шогенуко знает об этих событиях?
14
Эту версию мы оставим на совести Мысроко (прим. Созерцателя)
Не больше того юноши, что стоит у дверей? Он так заслушался, что не замечает, как чья-то рука из-за порога тычет его в бок…
Так вот. Теперь о панцире. Он принадлежал самому Салаху ад-Дину. Лучезарный герой древности (с тех пор прошло более трех веков) получил этот панцирь от прославленного короля инглизов мелика Рика – Ричарда Львиное Сердце
– при заключении перемирия, когда войска христианских рыцарей были на грани полного разгрома. Благородные противники очень уважали друг друга и обменялись множеством ценных подарков. Из них не последнее место по ценности занимал и румский панцирь. Толкователи событий древности утверждают, что панцирь ковали в Милане специально для Ричарда, не зная, что ошибаются в размерах. Могучий торс повелителя инглизов оказался чересчур объемист, и Не суждено было чудесной, неслыханно прочной и легкой стали прикрывать грудь, в которой билось «львиное сердце».
Панцирь Саладина попал к бахрийским султанам, от них – к «башенным» черкесам. Последним надевал его мой всеясный родич мелик Каншао аль-Гури. Считается, что серебристая броня панциря – кстати, она не подвержена ржавчине
– обладает волшебной силой и непроницаема для стрел, дротиков, лезвия топора или наконечника копья. И все-таки эта волшебная сила не спасла Каншао во время сражения с полчищами султана Селима. Правда, стрела угодила ему не в панцирь, а в горло, и наш мелик умер, захлебнувшись кровью.
Войскам, изрядно поредевшим в бою, пришлось отступить.
Мой дядя Туманбей, уже пожилой и слабый здоровьем человек, стал последним черкесским меликом Египта.
Вскоре он вызвал меня для очень важного и секретного разговора.
Беседовал он со мной не в тронном зале, а в своем любимом «оружейном покое», где по стенным коврам было развешано столько великолепных луков и колчанов со стрелами, клинков в драгоценных ножнах, столько щитов и мушкетонов, что их хватило бы для вооружения сотни всадников. В углу, на низком столике черного дерева, занимал свое почетное место панцирь Саладина.