Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
Хазизу было неловко передо мной, родичем Туманбея, и он снова и снова принимался оправдывать и объяснять свой поступок:
– Ты пойми, дорогой Мысроко, вот такую простую вещь: не гяуры завоевали наши города – этого не допустил бы аллах, а такие же правоверные мусульмане, как и мы с тобой. Значит, аллаху это было угодно. Мы не можем пойти против Его воли. И какая для нас разница, кто из мусульманских владык будет сидеть на троне и владеть этой желтой рекой и грудами раскаленного желтого песка? В любом случае черкесское «башенное» воинство будет заниматься своим обычным делом и жить своей обычной жизнью…
Я упорно стоял на своем, хотя и не мог вести спор с таким же умением, с каким вел его хитроумный Хазиз. Язык мой не отличался ни проворством моих
– В таком случае, Мысроко, – сказал Хазиз, – я тебе помогу оседлать дорогу в Сирию. И уедешь ты от меня не с пустыми руками. Только не отказывайся от помощи и подарков. Послушайся меня хотя бы в этом. Послушайся хотя бы как старшего. Скажу тебе откровенно: после нашего расставания я хочу спать спокойно. Пожалей старика, не ссорь меня окончательно с моей совестью, которую ты, наверное, считаешь такой же гибкой, как эта бора маиса [19] – прекрасное творение дамасских кузнецов.
19
великолепная сталь
Хазиз снял с ковра тонкую прямую саблю без ножен, уверенно согнул лезвие в кольцо и вставил конец клинка в тыльную часть полой рукоятки, сделанной из массивного серебра. Получился пояс, в котором пряжкой служила рукоять сабли. Чудесная сталь тепло и мягко светилась искусно отшлифованной поверхностью. На ее голубоватой глади можно было легко различить крутые завитки благородного металла, скрученного и переплетенною с таким непринужденным изяществом, словно сделать это было не труднее, чем заплести женские косы.
При виде такого редкостного оружия настоящий воин забывает о своих горестях и печалях, о голоде или жажде, забывает о женщине и о том, что после солнечною дня неизбежно наступает лунная ночь….
– Как раз по твоему тонкому стану, – будто откуда-то издалека донесся до меня голос Хазиза.
Затем старый хитрец разомкнул кольцо сабли и ловко опоясал меня этим изумительным клинком, который послушно принял овальную форму, повторяя изгибы моего стана, Сабля и вправду оказалась точнехонько но мне – ив этом я увидел доброе предзнаменование. Сам аллах подсказывал незадачливому Мысроко единственно верное решение.
– Хорошо, Хазиз, – сказал я. – Придется принять твою помощь. Ты мне кажешься искренним. Я мог бы, как ты говоришь, оседлать дорогу и без твоего содействии Просто было бы немного труднее, вот и все. Только почему ты думаешь, что я стремлюсь в Сирию? – вопрос этот я задал скорее из ложной гордости: не люблю, когда за меня решают другие. На самом же деле мой путь виделся мне по морю в Тир или Сайду на восточном берегу Средиземного моря, оттуда – через невысокий левантийский хребет и плодородную долину Бекаа, а дальше один дневной переход – и я буду поить коня чистой водой речки Барада, посматривая на виднеющиеся издалека минареты дамасской твердыни ислама – мечети Омайядов. Уверен, что меня приняли бы радушно в столице Сирии, и я бы занял там вполне достойное положение.
– Нет, не в сторону арабских земель стремится мое сердце, хитроумный Хазиз, а в сторону Кавказа, древней родимы наших предков…
Еще утром мне в голову не приходила такая мысль. Только сейчас и, наверное, опять по озарению свыше родилось в моей душе это неожиданное, но твердое намерение. Похоже, что невидимая рука пророка вела меня по дороге жизни.
Хазиз с удивлением посмотрел мне в лицо и быстро отвел взгляд. Кажется, в его глазах мелькнуло чувство тоски и зависти. Он немного подумал и сказал:
– А сделать это – попасть на Кавказ – тебе будет совсем нетрудно. Ты просто счастливчик, Мысроко. Завтра пойдет в Стамбул один корабль, а из Стамбула, после короткой остановки, он направится в Крым. На этом корабле отбывает важный паша, который везет крымскому хану какой-то срочный фирман от Селима. Я устрою тебя с Тузаром на это судно. Ведь я знаю посланца султана: познакомился с ним в Каире…
* * *
На другой день к полудню мы уже бросали последние взоры на тающий вдали желтый берег Мысыра. Стояла тихая погода, море было спокойно, и длинный турецкий каик ходко продвигался вперед, подгоняемый дружными гребками двадцати пар длинных весел. К вечеру налетел несильный левантиец, большой парус вздулся пузырем, и судно пошло быстрее.
Хазиз оказался верным своему слову. Он легко договорился с именитым турком и кормчим, которые с большой чуткостью отнеслись к его просьбе и… к звону его золотых монет.
А мне пришлось принять от Хазиза, кроме пояса-сабли, щит из кожи носорога, мушкет, сделанный в стране испанцев, богатый лук с тридцатью стрелами, и также новую одежду, включая халат атласный, чалму зеленую (сам я ее так до сих пор и не удосужился приобрести) и сапоги из телячьей кожи, завезенные из Франгистана. Тузар получил в подарок лук, попроще, чем мой, но тоже хороший, колчан со стрелами и пару прекрасно закаленных наконечников для копий. Кроме того, каждому из нас еще досталось по кабардинскому кинжалу и по мешочку денег: мне с золотыми арабскими диргемами, а Тузару – с серебряными турецкими пиастрами. Имея все это (включая тяжелый кошель, добытый нами в бою у Девяти пальм), мы могли считаться довольно состоятельными людьми.
В Стамбуле мы простояли одну ночь и часть утра: здесь были выгружены некоторые ценности, составляющие боевую добычу турок в египетской войне, взяты на борт какие-то товары, запасы воды и провизии. На берег мы с Тузаром не сходили. Да и вообще избегали всяких разговоров даже со своими попутчиками. Слава аллаху, и важный наша тоже не искал нашего общества.
Вскоре мы уже благословляли пронизывающие ветры и суровые холода Ахына. Ветры и холода говорили нам и о близости родины, где, как мы это сразу почувствовали, конец кавказской весны ничуть не будет напоминать ним конец весны египетской.
Посланец султана Селима высадился в Кафе [20] , а мы удачно попали на купеческий каик, идущий к адыгским берегам, и днем позже ступили на землю Тамани.
В Тамани, поразившей меня сходством своего названием с именем Туманбей, мы задержались ровно настолько, чтобы сделать необходимые покупки. На разноголосом и разноликом базаре, где встречались чеканные носы грузин, круглые лица татар, курчавые головы евреев, раскосые глаза ногайцев, а нередко и красивые, смелые, добрые лица адыгов, мы купили лошадей. Я взял за довольно дорогую цену резвого и сильного жеребца гнедой масти. Тузару достался конь подешевле, но очень рослый и выносливый. Потом в лавке у одного армянина мы приобрели сшитые в Кабарде черкески: мне черную из тонкого сукна, Тузару – погрубее, серую. Наконец мы обзавелись шапками, бурками косматого войлока и адыгской обувью: на мои ноги мы нашли красные сафьяновые чевяки [21] и ваки [22] для них, а на ноги Тузара – чевяки попроще, из черной кожи. Кроме того, всего за два бешлика [23] Тузар купил себе пару шарыков из воловьей кожи и к ним войлочные голенища.
20
Феодосия
21
своеобразные кожаные чулки до колен, туго обтягивающие ногу, назывались еще тляхетенами
22
нечто вроде кожаных калош, надеваемых поверх
23
одна двадцатая часть турецкого пиастра