Страшное гадание
Шрифт:
– Ну, зови, кричи на помощь! – хрипло выдохнул он. – Мне сладок этот крик!
Агнесс взвизгнула и кинулась к реке, потому что с трех сторон вокруг все теснее обступали ее белые балахоны. И тот, кто держал Марину, тоже двинулся вперед, подталкивая ее перед собой и так выкручивая ей руки, что она была вынуждена подчиняться и идти, хотя сознание мутилось от боли.
Сименс воздел руки. То же сделали и остальные, кроме одного, неостановимо гнавшего израненную девушку в воду.
Вот она зашла по колени, потом по пояс, по грудь – он не отставал, и на лице Агнесс уже не было живого места. Глаза ее на миг коснулись глаз Марины, но едва ли Агнесс понимала, на кого смотрит: взгляд ее был сплошь безумие и ужас. Шпага взвизгнула опять. Агнесс отпрянула, и дно ушло из-под ее ног.
– Назад! – скомандовал Сименс, и человек, загнавший Агнесс в воду, тяжело двинулся к берегу, то и дело оборачиваясь, чтобы взглянуть туда, куда неотрывно смотрели остальные.
Голова Агнесс показалась над водой, но в широко открытый рот хлынула вода – и она вновь погрузилась.
Марина зажмурилась. Сименс заговорил нараспев, но она слышала лишь звуки, из которых не в силах была составить слов, и не понимала, молится он или проклинает. Все чувства, все мысли ее оцепенели от ужаса. Вдруг почудилось, что она стоит на пороге некоей комнаты – темной, непроглядно-темной, словно там были опущены все занавеси или вовсе не существовало окон. Она ничего не видела, только слышала раздававшийся в темноте странный голос, беззвучный и ровный, будто мертвый, безумолчно произносивший торопливые, непонятные слова…
Оглушительный звук вырвал ее из гнетущего кошмара. Открыв глаза, Марина увидела убийцу Агнесс, который, зажимая кровавую рану на груди, медленно оседал наземь.
Руки, безжалостно державшие Марину, разжались, и она повалилась плашмя, но тут же привскочила, забыв о боли, и, не веря себе, уставилась на двух всадников, которые очертя голову неслись с обрыва. В руке одного что-то сверкнуло, снова раздался грохот, и Марина поняла, что это пистолетный выстрел.
– Милорд! Сэр Десмонд! – послышался чей-то испуганный крик, и Марине на миг показалось, что с неба обрушился снегопад и засыпал берег. Но нет, это на песок посыпались белые балахоны, которые «братья» в панике сбрасывали, вскакивая на своих коней и пускаясь в бешеную рысь.
Один из балахонов накрыл Марину, и когда она с усилием выпростала голову, берег был почти пуст. Только два темных коня тянулись мордами к серебристой, спокойной воде. Два коня. Ее и… Агнесс.
Топот копыт заставил Марину с усилием повернуть голову, и она увидела Десмонда и Джессику, во весь опор летевших по берегу.
Десмонд чуть ли не на полном скаку соскочил, подхватил Марину, встряхнул, прижал к себе:
– Ты жива, слава богу! Я думал, не успеем!
– А мы и не успели, – устало проронила Джессика. – Или они увезли Агнесс с собою?
Марина качнула головой, и глаза ее против воли устремились на сияющую гладь реки.
– Добилась! Ты добилась своего! – вскрикнула Джессика, разразившись слезами и падая лицом на гриву коня.
Мгновение Десмонд недоумевающе смотрел на нее, потом перевел глаза на Марину – и вдруг подтащил к себе белый балахон, опутывавший ее:
– Это… твое? Tак ты, значит, тоже? О господи!
Руки его разжались, и Марина безвольно, как тряпичная кукла, рухнула вниз лицом на песок. С трудом приподняв голову, она увидела, как Десмонд вбежал по колени в реку, крича:
– Агнесс! Агнесс!
Ответа не было. Только рябь прошла по воде, словно там, на глубине, кто-то вздрогнул, пытаясь отозваться, – да не смог одолеть тяжести песка, налегшего на грудь. И река вновь стала гладкой, будто шелковый плат.
Постояв еще мгновение, Десмонд повернулся и побрел к берегу. Марина лежала у него на пути, но он не остановился, не обошел ее, а просто перешагнул, задев юбку шпорою и даже не услышав треска разрываемой материи. Он шел, воздев глаза к небу, странной, негнущейся походкой, в которой было что-то нечеловеческое. Конь медленно потянулся за ним, но Десмонд как будто забыл о нем.
Джессика подняла голову, с тревогой поглядела ему вслед и тронула своего коня стременем.
– Скажи ему, – наконец-то смогла разомкнуть онемевшие губы Марина, – скажи, что я хотела ее спасти!
Джессика повернула к ней покрасневшее, залитое слезами лицо.
– Я не верю тебе, – выдохнула она с ненавистью. – Ты нарочно отослала меня, чтобы присоединиться к ним и без помех расправиться с Агнесс!
Она поскакала вперед, догнала Десмонда, что-то долго говорила ему, и наконец он взобрался в седло. Два всадника скрылись в лесу, и конь, на котором охотники за ведьмами привезли Агнесс, вдруг сорвался с места и пустился за ними, словно и ему было тошно оставаться на этом берегу.
А Марина еще долго лежала на песке, без мыслей, без чувств и даже без слов, пока начавшийся дождь не заставил ее наконец подняться. Она вяло удивилась, что ее конь стоит спокойно и не отшатывается, не встает в дыбки, а покорно ждет, пока она неуклюже взгромоздится в это отвратительное дамское седло и соберет поводья, которые выпадали из рук, словно нарочно.
Качаясь в седле, не попадая зуб на зуб, она ехала через лес. С каждой минутой сгущались сумерки, и скоро она с трудом различала тропу, а река, изредка мелькавшая внизу, под берегом, теперь казалась темной, как чья-то коварная душа. И ей казалось, что не воды небесные, а все горести и бедствия мира, кои мелись вокруг нее с той вьюжной рождественской ночи, сейчас обрушиваются ей на плечи, стекая на шею коня, который в тусклом вечернем полусвете весь блестел, будто зловещий черный камень на могиле убийцы.
Имя Брауни
Луна выглянула – и скрылась среди клочьев туч. Снова показалась, на миг заставив тусклым блеском вспыхнуть черепицу на крыше замка, поиграв на воде озерка, – и вновь скрылась за узким черным облаком, напоминавшим чью-то длинную ладонь, заслонившую слишком яркий свет. Не скоро она теперь появится из-за густой пелены. Как бы дождь опять не пошел…
Ночи становились все влажнее и теплее. Марина чувствовала это особенно остро, потому что дни проходили как бы мимо нее. Днем она почти не выходила из своей комнаты, и Глэдис, приносившая ей еду, уже даже и перестала выманивать ее рассказами о том, какое жаркое сделалось солнышко и как радостно щебечут птички, а только с молчаливым страхом поглядывала на мрачное, исхудавшее лицо «русской кузины», меняла подносы с едой или воду в ванне – и торопилась убраться поскорее из этой комнаты, ставшей местом добровольного заточения. Никто, впрочем, не догадывался, что по ночам она все-таки выскальзывает из замка и бродит, бродит по лужайкам и тропинкам, кружит, словно ночная бабочка, которую долго, порою за полночь, манит негаснущий свет – свет в окне Десмонда…
Иногда окно оказывалось темным, и это означало, что лорд Маккол на несколько дней покинул замок. Об этом обычно рассказывала утром Глэдис.
Марина только от нее узнавала о том, что творилось в замке и деревне. Именно Глэдис поведала ей, что несколько арендаторов-фермеров, оказавшихся охотниками за ведьмами, были выселены с земель Макколов; крестьяне были извещены, что молоко, зерно и овощи убийц никогда не будут куплены в замке, а Сименс был просто изгнан… хотя и никуда не ушел. По словам Глэдис, узнав о решении лорда Маккола сместить его с должности, он вдруг развалился, будто был из глины слеплен да его оземь бросили. Сименса хватил удар (не иначе, напророченный Мариною!), и как ни был разозлен сэр Десмонд, ему пришлось оставить обезножевшего старика в замке, поручив его попечению мистера Джаспера, который уже оправился от болезни. Разумеется, не сам Джаспер ходил за больным – на то была прислуга, и именно благодаря ее болтливому языку в замке стало известно, что Сименс совершенно обелил леди Марион и всячески отрицал ее пагубную роль в смерти Агнесс. Впрочем, отношение Глэдис к Марине не изменялось к худшему даже и до этого признания: Агнесс яростно не любили в замке, и, хоть смерть ее была ужасна, всякая девушка сочла, что это распутное, зазнавшееся существо заслужило своей участи. Но даже если слова Сименса и дошли до лорда Маккола, Марине это осталось неизвестно. Десмонда она так и не видела. Судя по всему, он спокойно воспринял ее затворничество. Как, впрочем, и Джессика.